Рассказы –

OCR Busya
«Уильям Сароян «Ученик брадобрея»»: Азбука-классика; СПб.; 2004
Аннотация
«Грустное и солнечное» творчество американского писателя Уильяма Сарояна хорошо известно читателям по его знаменитым романам «Человеческая комедия», «Приключения Весли Джексона» и пьесам «В горах мое сердце…» и «Путь вашей жизни». Однако в полной мере самобытный, искрящийся талант писателя раскрылся в его коронном жанре – жанре рассказа. Свой путь в литературе Сароян начал именно как рассказчик и всегда отдавал этому жанру явное предпочтение: «Жизнь неисчерпаема, а для писателя самой неисчерпаемой формой является рассказ».
В настоящее издание вошли более сорока ранее не публиковавшихся на русском языке рассказов из сборников «Отважный юноша на летящей трапеции» (1934), «Вдох и выдох» (1936), «48 рассказов Сарояна» (1942), «Весь свят и сами небеса» (1956) и других. И во всех них Сароян пытался воплотить заявленную им самим еще в молодости программу – «понять и показать человека как брата», говорить с людьми и о людях на «всеобщем языке – языке человеческого сердца, который вечен и одинаков для всех на свете», «снабдить пустившееся в странствие человечество хорошо разработанной, надежной картой, показывающей ему путь к самому себе».
Уильям Сароян
Ученик брадобрея
На том берегу озера, по улицам Муша, чуть ли не кубарем катится Маркар, ученик брадобрея. Он горланит обрывки песен и размахивает руками, каким-то чудом умудряясь удерживаться на ногах. Он направляется в цирюльню Мустафы, где его обучают мастерству бритья, стрижки и выдергивания зубов. Ну и, как обычно, он в подпитии. Он приветствует каждого встречного, отвешивая поклоны, которые не грозят ему падением, и выкрикивает: «Эфенди!», при этом его толстые непослушные губы брызжут слюной. Причем никто на него не в обиде, а многих он даже забавляет. Все, кто видит его, свои ли, чужие ли, улыбаются и говорят про себя: «Наш Маркар-дурачок. Как всегда навеселе».
У дурака прогресс человечества быстренько сводится к нулю, а в душе у него величайшие из цивилизаций в мгновение ока обращаются во прах. Но где вы видели, чтобы дурак был не любим? Нет такого села, города, страны или народа, откуда бы он был родом. Нет и характерного для него времени. Он не есть порождение какой-то конкретной эпохи. Он – явление всемирное: его родина – весь мир. Он вечен, он – смех вопиющего в пустыне, он – прямой отпрыск Божьего юмора. Дитя всех народов, он ни к одному из них не относится. Всяк для него – просто человек, будь то армянин, курд, турок, сириец, черкес, татарин, еврей, грек, араб, монгол или кто там еще. Ему все едино. Все – его братья. Все одинаково слабы, жалки и беспомощны. Все гоняются за одними и теми же химерами, фантазиями о совершенстве, устройстве рая на земле и вечном блаженстве. Все требуют от жизни больше, чем она может дать. Все познали, что такое хандра. Так от чего же тогда всем нам не расхохотаться и не осушить залпом свою чашу? Почему в сердце каждого из нас не может возгореться пламя, зажженное напитком, а душа, почему она не может петь, согретая его теплом? Зачем человеку пребывать в трезвости? Разве человек есть нечто большее, чем бедная, одинокая, неприкаянная душа?
Дурак зевает от скуки, взирая на славу античности, он глух и безразличен к возможностям, которые открывает перед ним будущее. Ненависть отталкивающе противна, невыносимо омерзительна и отвратительна дураку. Как может один человек ненавидеть другого, когда каждый из нас, в равной степени, – жертва этой жизни. Для дурака важнее всего – миг, момент, да и тот в непоседливой его душе нудно тянется целую вечность, если его не подхлестнешь выпивкой. Вот тогда дурак взовьется до небес и закружится волчком, и пойдет откалывать номера, выкидывать коленца, ходить на голове, прыгать, скакать, кувыркаться, выискивая, где бы еще покуролесить, поколобродить да набедокурить. Он умудрится за один безумный час натворить столько, что с лихвой хватило бы на целый десяток лет. Дурак, ищущий удовольствий в каждом мгновении, в результате обнаруживает, что каждый час приносит ему лишь отчаяние и опустошенность. Вздумается ему запеть, а изо рта у него идет пена да пузыри. Молясь, он богохульствует. В смирении – бахвалится. Но что бы ни случилось, он всеобщий любимец. Сам Господь Бог, являя сострадание и милосердие, улыбается ему с небес. Он блудный сын нашей жизни, дитя, сбившееся с торного пути общепринятых условностей, бежавшее от уюта, которым окружают нас традиции. К тому же отцы обожают своих блудных сыновей и братья в них души не чают.
После долгих спотыканий, хождений на подкашивающихся ногах и верчений юлой бедняга Маркар добрался наконец до маленькой цирюльни своего хозяина и, обтерев слюнявые губы рукавом куртки, сделал героическое усилие, дабы привести себя в прямоходячее состояние и преисполниться твердостью и достоинством. В ту же минуту, однако, он обрел свой привычный расхлестанный вид и, отказавшись от тщетных попыток, ввалился в мастерскую. Его дикие глаза были налиты кровью, он еле держался на своих непослушных ногах, руки дрожали, язык заплетался. К счастью, Мустафа, маленький человечек с добрым сердцем, был один. Помутившиеся глаза Маркара едва различили лишь размытые очертания человека с усами. Усы множились: вот их уже двое, трое, четверо. «И все они, без сомнения, принадлежат Мустафе», – подумал Маркар.
– Мустафа, – сказал он. – Ага, эфенди, хозяин, господин, прости меня, я опять опоздал. Я был бы вовремя, да пришлось помочь одному слепому дойти до дому. Он заблудился, ага, я должен был. Он живет на другом конце города.
1 2 3