Редко случалось, чтобы через тридцать секунд полета они все еще издавали какие-то звуки.
Стиснул зубы. Шипение перешло в громкий, вибрирующий шум. Легкие мои превратились в дюзы, изрыгающие столбы газа. Я выстреливал из себя в тишину. И не только из себя. Изо всей базы, стены которой пропитались ей за долгие последние годы.
Он заговорил. Отрывистые, ничего не значащие слова, лишенные какой-либо связи. Подключил к креслу. Перегнулся на животе через подлокотник, взмахивая руками, словно плыл. Я понял, что он выбрался наружу корабля, все всех и всяческих орбит. Крикнул ему о том. Попытался симитировать акустический пеленгационный сигнал. Но остался возле стены. Мне достаточно было голоса. Я повторял про себя последнее курсовое задание, смысл которого до меня не доходил, но это не мешало мне ощущать небывалое чувство легкости. Я сделался лишенным веса, казалось, я мог бы не хуже Гумми плавать по воздуху.
Это был подлинный полет. Я взялся за управление и принялся насвистывать, как обычно после последнего сообщения со стартового поля. У меня была своя излюбленная мелодия. Трудно даже сказать — излюбленная. Просто мелодия, которую я услышал когда-то и по непонятным причинам запомнил нехитрый ее мотивчик.
Он принял мой ритм. С минуту прислушивался, потом подтянул фальшивым вторым голосом. Оторвался от кресла и начал кружить по кабине, прихлопывая в ладоши. В воздухе жили только наши вопли. Его и мои. Ничего больше.
Меня охватила чистая, теплая радость. Я развел руки и промчался вдоль стены, отскакивая от нее, как испорченный автомат, скатывающийся по откосному туннелю. Сделалось тепло, даже жарко. Я уже не кричал. Я напевал дурацкую, старинную песенку, которая уже много лет была распространена в Централи и считалась чем-то вроде гимна пилотов дальних трасс.
Огни в пустоте, звезды, с которыми ты возвращаешься на Землю, голубые материки и прочая подобная сентиментальщина. Он тут же подхватил ее. Так мне по крайней мере показалось. Когда я посматривал на него, он внимательно глядел на меня и повторял отдельные слова. Глаза его блестели как в лихорадке. И он по-прежнему фальшивил.
Я почувствовал, что перестаю улыбаться. Лицо становилось чужим и жестким. Удерживая равновесие, я прижался спиной к стенке. Правой рукой задел за полку, на которой лежал излучатель. Темный, угловатый инструмент с грохотом упал к моим ногам и откатился на середину кабины.
Гумми замер. Застыл в невероятной позе, выгнувшись назад, с вытянутыми над головой руками. Впился глазами в пол, в двух шагах перед носками своих ботинок. У меня создалось впечатление, что он с удовольствием смотрел бы в другую сторону, но не может. Медленно опустил руки. Его тело вернулось в вертикальное положение, потом начало постепенно крениться вперед. Он упал на одно колено. Двигался словно в замедленном фильме. Рот его так и оставался открытым, но я не слышал даже его дыхания. Он еще сильнее подался вперед. Его правая рука сместилась. Несколько сантиметров. Еще несколько.
Хватало трех быстрых шагов. Я поставил левую ногу на излучатель. Правую чуть выставил вперед, как раз под его лицо. Я не смотрел под ноги. Я смотрел, пока он поднимет голову.
Шли секунды. Его рука оставалась без движения, подвешенная в нескольких сантиметрах над полом. Если бы он распрямил пальцы, то мог бы коснуться поверхности кобуры излучателя. Но его рука продолжала оставаться сжатой в кулак. Впрочем, и так бы ничего у него не вышло. Голоса перестали быть для меня необходимостью. Я ждал.
И услышал в конце концов звук, словно кто-то вырвал нипель из не очень сильно накачанного мяча. Он подтянул под себя ноги и уселся. Взглянул на меня снизу вверх.
Его вспотевшее лицо могло бы надолго запомниться, если бы он еще смог улыбнуться. В глазах застыло удивление. Может — вопрос. Но ответ мог дать только он сам же.
— Мне пора, — прохрипел он, не поднимаясь
— Пора, — согласился я.
И еще тридцать секунд прошло.
Не спуская с меня глаз, он начал собираться. Не спеша. Поскольку иначе не мог. Распрямил ноги, словно они были изготовлены из толстых стальных прутьев. Качнулся. Отступил на пару шагов, ударившись о край пульта.
— Это было… глупо, — пробормотал.
Я кивнул. Что бы он не подразумевал, я не мог с ним не согласиться. Да и не хотел.
— Я могу… идти? — спросил он едва слышно.
— На здоровье, — я мотнул головой в направлении тамбура.
Он еще какое-то время разглядывал меня, потом прикусил нижнюю губу, уперся глазами в дверь, ведущую наружу, и двинулся вперед. Голову он держал напряженной и слегка откинутой назад, словно нащупывал направление выставленным вперед подбородком.
Шаги стихли. Я поглядел в направлении дверей. Он стоял, опершись плечом о косяк, и глядел на меня. Не производил впечатления довольного собой. Словно он или позабыл о чем-то важном, или упустил тот единственный момент, когда мог бы уладить дело, не оставляющее его в покое уже который год.
— Хочешь попросить прощения? — поинтересовался я. — Не утруждай себя…
— Нет, — ответил он. — Это следует понимать, что ты не желаешь меня больше видеть?
— А что бы ты сказал на моем месте?
— Понимаю, — согласился он. — Но что скажешь ты?
— Что и без того придешь.
Он серьезно наклонил голову.
— Именно это я и подразумевал. Разве, что нам удалось бы кое-что уладить уже сегодня. Сейчас.
— Мне кажется, — спокойно ответил я, — ты уже пытался. На твоем месте я не стал бы перетягивать струны.
Он воспринял это без возражений. И без обиды. Не говоря уже о растерянности.
— Всему свое время, — сообщил он чуть погодя.
Я кивнул, соглашаясь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62