Стрелки в указателях гигаватт неподвижно покоились на зеленых полях. В контрольных записях не было даже следа хотя бы малейшего падения напряжения на протяжении прошедших десятилетий. С этой стороны погруженным в сон людям даже на долю секунды не грозила опасность.
Я проверил сигнализацию связи, по очереди перебирая ситуации, предусмотренные в программе. Когда я кончил, было уже изрядно за восемь. Я съел запоздалый обед и вновь взялся за дело. Проконтролировал информационные блоки световодов внутренней системы базы, опробовал механическое управление коммуникационным пультом, после чего немножко посидел в кресле с диагностической аппаратурой. Обошлось без неожиданностей. В моем организме не отыскалось ничего такого, что могло бы причинить хлопоты, ни в качестве пилота, ни в качестве свежеиспеченного отшельника.
Я решил сразу же расправиться со всем тем, что должно было предшествовать началу обычных, повседневных обязанностей. Придвинул кресло к экрану регистрационной приставки, устроился поудобнее и переключил аппаратуру на запись, переданную с базы, идентичной моей, на которой некто, не знаковый мне ни по внешности, ни по имени, ожидал предшествующее двадцатилетие, пока я перейму от него эту тишину, концентраты, приглушенный свет датчиков и экранов, а также скрывающие от взоров несуществующих прохожих фальшивые каменные нагромождения. Может, впрочем, его база напоминала забытую церковь. Или — груду развалин. Это не имело для меня значения. Искать ее мне и без того было запрещено.
Текли минуты, из минут складывались часы, а перед моими глазами проходили непрерывные графики и линии, информирующие обо всем, что видел и что делал мой предшественник. Кем бы он ни был, но в деле он разбирался безусловно. И не страдал от излишка мыслей. Даже при увеличенной скорости воспроизведения, выполняемые им операции повторялись с правильностью, напоминающей запись работы автоматической пульсационной помпы.
Примерно в половине двенадцатого глаза мои начали слипаться. Встал, прошел в противоположный угол помещения, вскипятил нагревателем воду и заварил кофе, после которого ближайшие дни должен был бы передвигаться исключительно бегом. Воду мне, по крайней мере, экономить не приходилось. Я подумал о том, в скольких городах и по сей день существуют обязательные ограничения пропускной способности водопровода и почувствовал себя смущенным. Не по сей день. По вчерашний.
Да. Пройдет еще определенное время, прежде чем я освоюсь с фактом, что ночь моя длилась двадцать лет.
Я вернулся к экрану воспроизводящей аппаратуры, и, обжигая губы кофе, вновь пустил запись.
Беглого взгляда на счетчик было достаточно, чтобы убедиться, что прошло восемнадцать, в любом случае — не меньше семнадцати лет с той поры, когда Земля затихла. Результаты измерений сменились в отвратительно однообразном ритме, ничего не происходило, лица Марто, Онески и прочих Тарроусенов оставались мертвыми в моей памяти, молчащими, как и их не высказанные до конца опасения. Ничто не оправдывало потери двадцати лет тем человеком, что тогда смотрел на экраны, мной, остальными, кто несет свою вахту на других континентах, теми, кто придет нам на смену.
Неожиданно уровень записи увеличился. Матовый до сих пор экран стимулятора озарила вспышка. По его поверхности побежала оранжевая линия, переходящая в яркую, подвижную синусоиду.
Шел девятнадцатый год одиноких трудов человека, обнажающего сейчас передо мной процессы, проходящие в его нервных центрах. Я представил, как он вел отсчет уже не на дни, а на часы. Может, терпение его иссякло? Может, слишком много внимания он посвятил этим индивидуальным хронологическим подсчетам?
Барабан воспроизводящей аппаратуры замер с деликатным посвистыванием. Я довольно долго глядел на экран и ничего не предпринимал. Потом принял другую позу и перемотал запись.
Распорядок дня моего предшественника подвергся изменению. Цифровые данные перепутались до такой степени, что только компьютер был в состоянии выделить информацию, касающуюся отдельных явлений. Потом следовали длительные периоды подного бездействия. Когда он ни на что не обращал внимания. За исключением себя.
Поскольку стимулятор его работал без перерыва. Усиливал поля, генерируемые отдельными участками мозга, возбуждал, упорядочивал связи снутри организма, сглаживал или ликвидировал нарушения мыслительных процессов. Контрольный экран корректировки порой становился похожим на рисунок ребенка, который хотел нарисовать лес, но потом потерял терпение. Его заполняли тесно стоящие разноцветные линии.
Потом вдруг заговорил динамик:
— Перестань истериковать, — произнес охрипший мужской голос, в котором звучала усталость и словно бы раздражение. — В конце концов, это просто охота. Выбираешься наружу, идешь по лесной дорожке и — бах-бабах! В любом другом месте ты многое бы отдал за такое развлечение…
— Не люблю этого, — раздалось в ответ. — Никогда не любил. Охота — это хорошо для детишек, играющих в индейцев. Жестокость, вроде, является чем то естественным для психологии десятилетних мальцов…
— Жестокость? — с сарказмом подхватил первый. — Значит, ты признаешь, все же, что речь идет только о животных…
— Ничего, черт побери, я не признаю, — во втором голосе слышался страх. — Повторяю, я не люблю этого. Не имеет значения, касается это животных или же…
— Существ, которые охотятся… на тебя?
Я оцепенел. Что он сказал? Откуда второй голос?
Второго голоса не существовало. Все время говорил один и тот же мужчина.
Я сорвался с кресла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62