Дальше мы шли пешком. Сразу же за массивом Научного Совета Правительства начинался небольшой городской парк. Мы спустились по узкой аллейке, ощущая под ногами едва заметное содрогание почвы. Это давали о себе знать два более низких, вибрирующих от движения этажа города. Всепоглощающий грохот несколько смягчался, звуки смазались, стали похожими на рокот прибоя, когда им любуешься с прибрежного обрыва.
В результате традиционного освещения улочек получалось так, что парк оказывался погруженным в полутьму. Тем резче обозначались брошенные на небо, распластавшиеся от крыш до зенита рекламные изображения и надписи. Во всех них было что-то такое общее со сном. От мягкого света ночников, проходя через постельные принадлежности, и вплоть до персонажей из мира сказок. Единственный в своем роде сценарий карнавального вечера.
Люди, мелькающие за дверями, все направлялись в одну сторону. Город неторопливо перемещался в направлении спальни. И это было только начало. Срок истекал в двадцать три часа. К тому времени все они будут покоиться в креслах гибернатора, но впервые в истории не для того, чтобы вместе с ними перенестись в другие миры, но, дабы обмануть время на Земле.
— Карнавал, — безразлично бросил я. — Ты не рада?
— Нет, — спокойно ответила она.
Ясное дело, что — нет.
— Как же все будет… с нами? — спросила она голосом не изменившимся.
Я пожал плечами. Потом ответил вопросом на вопрос:
— А что бы ты желала услышать?
Ответил, пожалуй, излишне едко.
Она мотнула головой, но ничего не сказала.
Мы — не дети. Двадцать лет одиночества не равнозначны полеты к ближайшей звезде. Уверения, что время это стечет по человеку как вода, свидетельствовало бы или о недостатке воображения, или обо лжи.
Когда я проснусь, то окажусь старше ее на четырнадцать лет. Фактор тоже немаловажный.
— Думаешь о том, что будет, или же — что я бы хотел? — спросил я наконец.
Она улыбнулась. Улыбка получилась не из веселых.
Потом прошептала:
— Помолчи, — и быстро добавила, голосом неестественно оживленным: — Понимаешь, это должен был быть обычный вечер, словно ничего не происходит. Никаких декораций, развлечений и прочего. Но трудно удивляться…
— Что до меня, — фыркнул я, — так я уже ничему не удивляюсь.
И подумал: самое смешное, что это — правда.
Глянул на часы. Четверть десятого. Последние десять минут. Потом мне придется поторапливаться.
— Да, — произнесла она, наклонив голову. — Нам пора…
Но не тронулась с места. Мы стояли там, где парковая тропинка образовывала расширяющийся полукруг. Обступившие ее деревья позволяли на время забыть о царящем над миром буйстве огней.
Ее поцелуй был коротким. Словно она думала о тех, что последуют в грядущем. Словно день сегодняшний уже перестал приниматься в счет, или же нам он уже не принадлежал.
Я сильно прижал ее к себе, притянул ладонью голову.
— Важно только это, — произнес я вполголоса. — Мы хотим, чтобы было так. И, что бы там ни получилось, не будем иметь друг к другу претензий…
Последовала изрядная пауза, только потом она так же тихо ответила:
— Не будем…
До меня донесся шорох приближающихся шагов. Не оборачиваясь, я потянул ее к краю тропинки. Шаги смолкли.
— Прошу прощения…
— Профессор, — сказала Авия, отстраняясь.
Я оглянулся. В круге света, на фоне деревьев вырисовывался характерный силуэт Марто, экзобиолога, которому я сдавал один из самых ответственных экзаменов перед концом стажировки.
— Добрый день, профессор, — произнес я, делая шаг в его направлении. — А точнее, добрый вечер.
— Доброй ночи, — проворчал он неохотно, здороваясь с Авией. — Доброй ночи. Сейчас это — единственное пожелание, в котором сохранилось хоть немного здравого смысла. Раньше говорили: «Пусть земля будет тебе пухом…»
— Даже там? — спросил я безо всякой улыбки. Было нечто в его голосе, заставляющее думать, что он не шутит. Или — не совсем шутит.
На это он ответил молчанием.
— Вернулся, — произнес он, подходя поближе, чтобы можно было разглядеть мое лицо. — В самую пору. По крайней мере, имеешь возможность отдохнуть. До начала сезона.
— Вы о чем? — рассмеялась Авия.
— Об охоте, — проворчал он. — На бизонов, на пещерных медведей. Может на преродактилей. Разве вы не знаете, что все будет так же, как во времена, когда Земля переживала младенческий возраст творения, без меры и без порядка? Ну как, поохотимся? : — На последних словах голос его превратился в пронзительное шипение. Да, он не шутил.
— А вы, профессор? — спокойно поинтересовался я.
Какое-то время он молчал, потом слабо улыбнулся и пожал плечами, словно пытаясь защититься.
— Я — старый осел, — признался он. — Поймал в парке молодую парочку и начинаю рассказывать им о птеродактилях. Ерунда все это, — сообщил он весьма весело. — Просплюсь, и полный порядок…
— А я серьезно спрашивал. — произнес я настойчиво.
Он оцепенел. Какое-то время молча меня разглядывал, потом покачал головой.
— Не стоит, — сказал он, и прозвучало это с профессиональной весомостью, — игнорировать фактор времени, когда счет идет на целую цивилизацию и ее среду обитания. Если бы какая-нибудь раса, из тех, про которые пишется в детских книжонках, задумала захватить Землю, то ничего бы лучше ей просто не придумать: Это, это, разумеется, фантастика, но достаточно характерная. Поскольку та раса, причинившая наибольшее количество зла на протяжении многих веков, ею же самой и является. Теперь, к примеру, она измыслила один из приятнейших способов… самоубийства.
— Даже так? — повторил я.
— Не знаю, — раздраженно ответил он. — Никто не знает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62