Причем вибрация эта была не только внешней, но и внутренней. Внутри внизу живота что-то тоже бешено пульсировало. Внезапно в паху образовалась горячая волна, быстро поднялась вверх и взорвалась в голове…
Влада очнулась оттого, что автобус остановился, и люди стали выходить. Не в силах поднять голову и посмотреть на окружающих, она вышла на улицу. Ноги были ватными и подкашивались. Слезы наворачивались на глаза. Пусть бы ее изнасиловали, пусть бы ее грубо взяли и поимели без ее согласия, но при этом глядя в глаза. Этот же подонок просто использовал ее, как кусок мяса. Нанизал на свою палку, сделал свое грязное дело и оставил ее среди толпы людей с огромным мокро-липким пятном на платье. Она ощущала себя маленькой цветочной клумбой, на которую выплеснули огромный ушат вонючей липкой грязи. Но слезы наворачивались не от этого, а от другого – помимо отвращения, внутри было такое ощущение, как будто бы она очень-очень долго терпела, а потом взяла и описалась прямо у всех на виду. Было жутко, невыносимо противно и стыдно, и в то же время невероятное облегчение растекалось внизу живота, и ощущение палки, воткнутой между ног, до сих пор держалось и мешало идти.
А еще было страшно. Она вдруг остро ощутила свое абсолютное одиночество в этом огромном городе. Никогда в жизни у нее не повернется язык рассказать о случившемся родителям. И не было такой близкой подруги, чтобы Влада могла с ней делиться своими откровениями, не боясь при этом быть поднятой на смех. Да, эта огромная куча грязи навсегда останется в ее душе. Скорее, скорее, скорее домой, включить на всю катушку кран и упасть под спасительные чистые струи воды…
Влада мылась целый час. Она остервенело шаркала себя мочалкой между ног. Намыливала, смывала и снова намыливала. Потом, выйдя из ванной, обработала свое тело всеми антивирусными и антибактериальными препаратами, какие только попались ей под руку. Но этого ей показалось мало, и она приняла вовнутрь антибиотики и противозачаточные средства. Даже одна тысячная вероятности того, что его мерзкая кончина могла попасть в ее, не тронутое до сих пор никем, лоно, вызывала у нее приступ холодного ужаса.
Когда все, что можно было сделать, было сделано, Влада упала на кровать, и ее прорвало. Ее трясло, колотило и корчило в судорогах. Слезы хлестали из ее глаз, сдавленный стон прерывисто вырывался из ее уст. Так убиваться и плакать могут только люди, потерявшие очень близкого и родного человека. Так и есть, сегодня она умерла. Тело ее продолжает жить, но правильной, чистой, полной мечтаний и надежд девочки больше нет.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ – ЖИЗНЬ И ЛЮБОВЬ
Дан просыпается с похмелья (2077 год)
Он проснулся первым. Сквозь открытую дверцу крыши на сеновал проникал утренний свет. Голова жутко болела, все тело ныло и чесалось. Тысяча иголок впилась в его спину и ноги со всех сторон. Дан кое-как поднялся, и отошел в сторону от своего лежбища, поднимая ноги высоко, как цапля, из-за того, что в стопы втыкались отдельные соломины. Найдя более-менее чистую и ровную поверхность крыши, он принялся отряхивать свое хозяйство, изрядно потрепанное продолжительными ночными и совершенно безуспешными попытками секса в пьяном угаре.
Лерка храпела, лежа на животе. Ее руки были раскинуты в разные стороны, из-под мышек торчали блины расплющенных здоровенных сисек. Либо она часто спала на этих иголках и перестала их чувствовать, либо была еще невменяемо пьяной, либо ее жирные телеса были абсолютно бесчувственны. Увидев между ее раздвинутых ног, как толстущая соломина упирается, чуть ли не протыкая кожу, прямо в складки, скрывающие нечто, чем он все-таки умудрился каким-то образом этой ночь воспользоваться, Дан склонился к третьему варианту.
Лерка чихнула. Огромный пласт сала на ее спине пришел в движение. Дан отвернулся, отошел на несколько шагов и начал блевать. Точнее попытался это сделать. Из горла вырвался только дикий, протяжный, сдавленный полукрик, полустон, полухрип. Да и чем было ему блевать, если накануне кроме водки ничего не было ни выпито и ни съедено. Лерка вскочила и выпучила на него свои полоумные глаза. Ее кожа после длительного спанья на соломе представляла собой что-то вроде деревенского окна, покрытого морозными узорами. Только основание этих узоров было не гладким как стекло, а в складочку, как основание голенища кирзовых сапог ее папаши. Она попыталась что-то сказать, но слова застряли у нее в горле.
На улице послышались шаги. Это была ее мать. Она всю ночь не спала, ждала дочку с вечеринки и вот с утра отправилась на поиски. Лера частенько пряталась на сеновале. Боясь показываться матери пьяной, она часто проводила ночь на крыше, и родители периодически ее там вылавливали. Поднявшись по старой трухлявой лестнице, мать заглянула внутрь. Сено было разбросано, как попало, но там никого не оказалось. Женщина по-деревенски смачно выругалась, спустилась вниз и, зайдя в дом, хлопнула дверью. Сдерживая рвущийся наружу смех, «любовнички» стали выкарабкиваться наверх, разгребая солому.
– Черт возьми, – ворчал, Дан, начиная заново отряхивать свое хозяйство – заставь меня еще раз с такой скоростью закопаться в сено, ни за что не повторю этот рекорд…
– Убери, пожалуйста, у меня из головы мусор. – Перебила его Лерка, наклоняясь вперед. Ее смачные сиськи повисли, медленно раскачиваясь.
Дан выдернул из ее головы пару соломинок и сказал, отвернувшись в сторону, чтобы Лерка не могла видеть выражения его глаз:
– Ладно, пожалуй, мне пора. Наверное, родичи тоже уже потеряли дома.
– Побудь со мной еще маленечко, – протяжно пропела Лерка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62