Все это произошло в три секунды. Как только Дэвид был вытащен, напряжение отпустило Рут, и она привалилась к стене.
— Тащите Дэвида в форт! — скомандовал Марк.
Сафдары тянули к ним длинные красные руки с пальцами толстыми, как сырые сардельки.
— Не беспокойся о Рут, я ее заберу!
Крис подхватил Дэвида и кинулся по утесу к воротам, где стояли Джон Ходджсон с сыном, держа ружья наперевес.
Крис забежал в ворота, Марк, тащивший Рут, последовал за ним. За ними зашли Ходджсоны и заперли ворота.
Марк усадил Рут на пол у стены; ее рука, которой она в беспредельном порыве материнского чувства вытащила Дэвида, находилась в состоянии спазма и непроизвольно дергалась, как будто ей не принадлежала; мышцы предплечья никак не могли расслабиться. Рут сильно страдала, но все же больше тревожилась о сыне и заставила Марка положить Дэвида к себе на колени. Здоровой рукой прижав мальчика к себе, она поглаживала его лоб, что-то шептала и баюкала.
Марк глядел на нее в изумлении.
— Я только слышал о таких вещах, когда матери способны приподнять автомобиль, чтобы освободить своего ребенка, или отогнать от него дикого зверя...
Он был совершенно ошарашен и поплелся к Тони, где присел на одну из пушек, оставляя за собой потеки морской воды.
Крис смотрел на мать и дитя, ощущая к ним необыкновенную любовь. Потом прошел в центр двора и задрал голову вверх — туман двигался наподобие дыма, приобретя теперь розовый оттенок. У стен стояли прочие обитатели форта; они явно ожидали его последующих шагов. И он также понимал, что необходимо что-то предпринять: это ему подсказывал древний как мир внутренний голос.
Побуждение рождалось в глубине разума; некая первобытная сущность роднила его с теми предками, которые благоговели перед бурей и расписывали стены пещер наскальными рисунками; и то же исконное чувство, невыразимое словами, подсказывало ему, что надо делать.
Когда ты голоден — ищешь пищу; когда испытываешь жажду — добираешься до воды.
Когда же древний бог, обычно скрывающийся в укромном уголке твоей души, выходит на свет...
49
Над Дэвидом, закутанным в большое полотенце в синюю полоску и казавшимся трехлетним, хлопотала мать; они примостились в кресле с высокой спинкой, стоявшем во дворе форта.
Ничего больше так не хотелось Марку, как вытащить их из этого кошмарного места.
Дэвид склонил голову матери на грудь; челка едва скрывала свежую ссадину над левой бровью, где из-под содранной кожи сочилась кровь.
Рут поморщилась — напряженные мышцы еще сильно ныли.
— Тебе надо приложить на руку лед, — посоветовал ей Марк. — Можно было бы воспользоваться каким-нибудь пакетиком с замороженными овощами.
— Ничего не осталось, — слабо улыбнулась Рут. — Не волнуйся, мне получше... Спасибо, Марк.
Марк чувствовал себя отвратительно; ведь он провалил все дело. Вместо того чтобы привести помощь, кружил по болоту!..
— Держи, может пригодиться, — протянул ему дробовик Джон Ходджсон. — Там еще два заряда.
Марк огляделся — во дворе собрались все жители деревни. Они по-прежнему лелеяли надежду на спасение и теперь слонялись туда-сюда, не в силах примириться с этой мышеловкой, лишенной пищи.
Что будет дальше? Через пару дней начнется людоедство?
Крис шагал по двору, и на его лице было совершенно непривычное выражение — душу мерзким червем точил страх.
Тони сидел, прислонясь спиной к стене, и, казалось, погрузился в свои мысли. О чем он думал? Какая еще спасительная идея могла прийти ему в голову?
Проклятие, они опять тычутся лбом в стену. Идеи испарились, остается только ждать. А чего? Марк больше не верил в чудеса.
Марк подошел к Тони и уселся рядышком, заметив при этом, как бегают за стеклами очков его зрачки.
— Тони... с тобой все в порядке?
Тони не отвечал.
— Тони, тебе помочь?
Внезапно лицо Тони просветлело. Он глядел на товарища таким взглядом, каким ребенок смотрит на огромную рождественскую елку — с удивлением и некоторым испугом.
— Марк, это произошло...
— Что?
— Да-да. Ты чувствуешь? Никогда не думал, что будет вот так... не думал, что смогу это ощутить... или узреть. Но это у меня в голове. Что-то вроде мыслей... или образов... Да, образы... они какие-то болезненные... пугающе-горькие. Я этого не хочу. Словно бы я пытаюсь выбраться, а меня что-то держит.
Марк вслушивался в бессвязный шепот.
— Так было всегда, понимаешь? Всегда. Ты помнишь слова Уильямса? Ральфа Вогана Уильямса? Мол, когда он первый раз услышал народную музыку, ему показалось, будто он знал ее всю жизнь, только не понимал... нечто вроде этого. Знал, но не понимал. Знание было глубоко запрятано — как у младенца, инстинктивно умеющего сосать грудь. Первородный инстинкт... вылупляешься из яйца... да-да, яйца, маленького яйца...
Ты считаешь, что твой мозг — единое целое. Хотя это не так, вовсе не так. Там есть разные части... а теперь я чувствую, как одна часть отделяется, уходит прочь. Это как пара людей, танцевавших так тесно и так долго, что они стали ощущать себя одним... однако... — Речь Тони становилась прерывистой. — Теперь они порознь... Именно так было в давние времена, когда все мы жили в чащобе и носили звериные шкуры. Понимаешь, вот ведь что делает нас людьми — части нашего разума так тесно связаны, следуют друг за другом... как в вальсе. Двое танцоров — молодой и очень старый — движутся гармонично... будто одна личность. Ты понимаешь? — сверкнул он глазами на Марка.
Тот потряс головой; старый приятель, похоже, был не в себе.
— Все дико сложно... и странно. Словно держишь в руке батарейку от радиоприемника, а она растет у тебя на глазах, становится величиной с кирпич, потом заполняет комнату.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86