– Было.
– Ты это помнишь. Я это помню. Поплавский говорит, что не помнит.
– Я думаю, Виталий тоже помнит, – медленно сказала Света.
– Наверняка. Он же был главным действующим лицом во всех этих событиях. Но я не об этом. Мне вот что непонятно: почему нас вначале так хорошо обдурили, а теперь не трогают?
– Не поняла. Кто не трогает?
– Не знаю, Светило. Я помню очень хорошо, как нам с Валеркой и Шестаковым этот доктор объяснял что-то про... как их?... нейрограммы. Что Банщик этот ваш...
– Какой Банщик?
– Ну, Юра... Юра... Ты его еще деревянным называешь...
– Кашин, что ли?
– Ну, наверное, Кашин. Так вот он – что-то вроде маяка. Ты – матрица.
– Я – матрица?!
– Ну, это Поплавский так говорил! Я тут ни при чем. Кому-то ты была очень нужна. Поэтому мы с Валеркой тогда в твой мир и поперлись. И даже вроде у нас что-то хорошее получилось... А потом... – Саша потер лоб рукой. – Потом ты за своим Антоновым погналась, я – за тобой. И в результате – он жив, а мы все заново прожили девяносто шестой год.
Света задумчиво покивала, пропустив мимо ушей замечание насчет того, что она “погналась” за Виталием.
– Я все это к чему говорю? К тому, что вот сейчас мы с тобой все помним, путешествуем спокойно. А нам – ничего. Никто нас не трогает.
– Ну и хорошо. Может, мы уже и на фиг никому не нужны, – попробовала возразить Света.
– Не думаю.
– А что ты думаешь?
– Не знаю, – признался Саша. – Пошли, нам выходить. – И уже на эскалаторе решительно закончил: – Но я обязательно должен узнать!
Глава третья
СВЕТА
Не знаю, как это называется у вас, но я лично такое состояние называю отчаянием. Нет, я, безусловно, бодрюсь изо всех сил, курю горлодерный “Кэмел”, смеюсь и поддерживаю дурацкие разговоры Самойлова о каких-то чертовых инопланетянах, которые примчались сюда сломя голову с другого конца галактики только для того, чтобы слямзить наши грешные души. Еду в этом гнусном метро, где все смотрят друг на друга злющими глазами, читают бредовые газеты и не менее бредовые книги и пахнут во все стороны потом, дешевыми одеколонами, перегаром и гнилыми зубами. Ну, ну, не горячитесь так, девушка. Давно ли сами из грязи личико высунули? Так уж все вам противны? Спокойней надо быть, добрее к своим согражданам. Которые, между прочим, хоть с перегаром, хоть с гнилыми зубами, а на работу едут. Хлебушек для вас растят, молочко в бутылки наливают, пивко за ваше здоровье у ларьков пьют.
Так. Что у нас есть? Ничего. Тысяч сто – сто пятьдесят в кошельке, полкило косметики в сумке, на себе: куртка кожаная, джемпер ангорский, приличные джинсы, ботинки, трусы, лифчик, плюс колечко мамино и цепочка. Для начала новой жизни – не густо. Куда мы едем? В общежитие рыбфлота. На один квадратный метр – два человека, двое-трое малолетних детей и штук сто тараканов. Я правильно понимаю ситуацию? Странно только, что вот сейчас я пока еще скучаю не по своей любимой голубой ванне и уютной двадцатиметровой кухоньке. И уж, конечно, не по придурку Уинтону. Нет, не хочется туда, на Каменноостровский – бродить по квартире, помахивая растопыренными пальцами, чтобы просох лак, или краситься для очередной навороченной тусовки. Нет, не хочу. Я бы, честно говоря, сходила еще на какое-нибудь задание вместе с черноглазой Лэймой и смешливыми братьями Грымм. И покурила бы на подоконнике в самойловской “хрущебе”, и посуду бы помыла, надев цветастый бабушкин передник... Ностальгия по простым хорошим людям.
– Чего задумалась? – Саша смотрел на Светочку веселыми глазами. Чего он радуется? Цивилизованные люди давно уже развенчали миф о рае в шалаше. – Не дрейфь, Светило, прорвемся!
Ага. Прорвемся. Только бы не надорваться, прорываючись.
Мда-а... Комнатка, конечно, та еще. Жилище моряка загранплавания чем-то напоминает дембельский альбом. Масса аляповатых и совершенно ненужных вещей. Какие-то ковбойские шляпы, допотопные подмигивающие открытки, модели машин, смазанные фотографии полуголых мужиков, треснутые керамические кружки... А вот к телевизору никаких замечаний. Хорошая техника. Этим, кстати, также отличаются моряки. Господи, хоть бы он рубашку свою “монтанов-скую” переодел, что ли? А говорить неудобно – обидится.
– А это что? – Светочка взяла в руки плетеную шкатулку. – Невеста вяжет на досуге? – Прозвучало довольно развязно.
– Нет, – ответил Саша с уже слышанной когда-то интонацией. – Это бабушкина.
Да, да, я вспомнила. Так же, как и фартук. Что-то меня начинает подташнивать от этих сентиментальностей.
– Ну, что ж, Самойлов. Рассказывай, как жил, как живешь. – Светочка преувеличенно бодро повернулась к Саше.
– Нормально живу. Сама видишь.
– Вижу. Слушай, а я слышала лет сто назад, что ты женился?
– Было такое. – Господи, ну почему он разговаривает, как добрый старшина из довоенных фильмов? – Да сплыло.
– Развелся?
– Ага.
– Что так? – Милая, а тебе-то что за дело? Как – что? Надо же с человеком о жизни поговорить.
– Не сошлись характерами.
– Угу, угу, – пробормотала Светочка, рассматривая фотографии на стенах, – шли, шли, да не сошлись...
– Да ладно, при чем тут мой развод. Нам с тобой о другом надо подумать...
– Надо – подумаем! – бодро ответила Светочка. Еще минута, и я начну хохотать. А потом у меня случится истерика. Спокойно, Ипполит, спокойно...
В дверь резко постучали.
– Да! – крикнул Саша. Как в деревне, честное слово!
Дверь открылась. На пороге стояла неопрятного вида женщина в спортивном костюме “Адидас” (одного взгляда было достаточно, чтобы понять: этот “Адидас” настоящему – что называется, нашему тыну – троюродный плетень). Из всей ее сложной фигуры первым делом бросалась в глаза огромная грудь, никогда, судя по всему, не знавшая лифчиков, но вскормившая десятка полтора богатырей и поэтому удобно расположившаяся на животе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125