Выслушав записи кодового браслета, председатель секции пригласил Нури занять место докладчика.
— Мы просим вас дополнить материалы, которые вы столь любезно предоставили Совету. Не все ясно.
— Я готов.
— Начнем с вашей телеграммы. — Председатель вынул из папки бланк. — Как это вы здесь пишете: «Внеочередным рейсом отгрузите Марс девять одиноких псов. Отбор животных прошу поручить Олле. Уполномоченный Совета Метти». Мы выполнили ваше, гм, указание. Псы уже на Марсе.
— Благодарю, — сказал Нури. — Теперь я спокоен.
— Отлично! — обрадовался председатель. — Успокойте и нас. Почему псов, почему именно девять, почему поручить Олле и почему, в конце концов, одиноких?
Манера председателя вести совещание нравилась Нури. И сам председатель, длинноногий, веселый и тощий, тоже нравился. По привычке оценивать человека, Нури прикинул, как бы отнеслись к председателю его воспитанники: наверняка одобрили бы.
— Отвечать по порядку вопросов?
— Порядок, форма и содержание на ваше усмотрение.
— Из кодовых записей Совету, видимо, понятно, что я, по сути, ничего не расследовал. Не знал, с чего начать, и вообще ничего не знал. Я просто ездил, жил, работал, как все, и смотрел.
— Это хорошо — смотрел! — сказал председатель. — И что вы увидели?
— Стандарт. Одинаковость условий во всем. Стандарт оправданный, обоснованный и всеобъемлющий. Стандартными стали даже развлечения, которые свелись к любованию чертями. Но…
— Но?
— Но в пятой полное безразличие к чертям. Вопрос — почему?
— Действительно, почему? Там что, были отклонения от стандарта?
— Было одно. Лариска.
— Ага, Лариска. И что эта ваша Лариска делает?
— Не моя. Общая. Живет.
— И все?
— И все! Живет рядом с людьми собачка Лариска. Ее, вероятно, большинство и не замечает, но она есть. И никому в пятой не приходит в голову интересоваться чертями, этой имитацией живого. В остальных экспедициях все то же, что и в пятой, но нет собаки, а человек не может быть одиноким, ему нужно живое. Это во-первых, и во-вторых, собака вне стандарта, она сама по себе. Я не психолог, я воспитатель, но полагаю, что тот вывих в психике, который наступает у человека, изолированного от живого, ускользнул от внимания психологов. Это что-то вроде ностальгии, не знаю, как назвать болезнь, странное, неосознанное ощущение тоски по животным. Может быть, она развивается в условиях гипертрофированного стандарта, который на Марсе царствует как нигде? Не знаю.
— И потому погиб Альдо?
— Я полагаю — в этом одна из причин. Но в целом здесь сложнее. В детстве часто важно то, на что взрослый и внимания не обратит. Альдо был нормальнее других, и в силу этого он был более ребенком, чем остальные дети.
— Не понял? — Взор председателя горел неистовым любопытством, он не отрываясь смотрел в глаза Нури.
— Простите, я хотел сказать: чем остальные члены экспедиции. И когда однажды вечером обнаружилось, что никто не привел чертей, ему невыносимой стала мысль, что его друзья останутся без привычного развлечения. И он кинулся к радиаторам, где постоянно толкутся черти. Чтобы привести… — Нури замолчал, и никто не перебил молчания. — Я делал чертей как заменителей животных, в детстве. А ими забавляются до сих пор. Я не задавал вопросов, знаю и так, что ребята втихомолку ремонтируют их: ни одна машина два десятка лет без обслуживания не выдержит… Вечер, и пустота, и этот шорох за спиной, и мои товарищи молчат и ждут, — я поставил себя на место Альдо. Знаете, будь он в маске, случай прошел бы абсолютно незамеченным, и они и дальше смотрели бы чертей. Изо дня в день, из месяца в месяц… мои ребята…
— Стыдно, — глухо сказал председатель. — Мне стыдно, а как вам, — он обвел взглядом членов комиссии, — не знаю. Куда мы, к черту, годимся. Психологи, социологи. Тесты сочиняем, негласные проверки устраиваем. А тут… просто любить надо.
— И когда я ставил опыт, я хотел убедиться в неотвратимости, в том, что все равно кто-то пойдет. И знал, что пойдет Бугримов в силу закона, по которому лучшие идут первыми. Вы знаете, когда Мануэль увел чертей, мне самому стало не по себе, хотя у меня эта забава вызывает отвращение.
Нури опять надолго замолчал.
— Ну, и о псах. Я попросил девять по числу бессобачных колоний. Одиноких, чтобы пес в каждом видел хозяина и не помер от тоски по оставшемуся на Земле: пусть он провожает их утром и встречает вечером. Просил Олле потому, что знал — поручи другому, и на Марс попадут особо выдающиеся псы, а этого не нужно. Естественно, Олле сразу понял, что требуется. Марсианин по рождению, он отобрал без отбора обычных собак. Просто собак, ибо каждый пес жизненно необходим.
СВЕТЛЯЧКОВАЯ ПОЛЯНА
— От-то корова! — сказал восхищенный Олле.
Корова скосила на него огромный, с футбольный мяч, великолепный глаз, обрамленный заостренными ресницами, и жарко вздохнула. Животному было некогда. Животное ело.
— Наша скороспелка. — Сатон погладил корову по животу.
Возле директора Института реставрации природы толпились пахнущие одеколоном отпускные волхвы и цокали языками.
— Что вы видите спереди? — продолжал Сатон. — Вы видите степь, бывшую саванну, прилегающую к лесному массиву ИРП. Видите разнотравье, сеноуборочные автоматы и конвейер, подающий дробленую смесь кукурузы, древовидного пырея и кустарникового клевера. А также коровьи головы… Посмотрите, товарищи, налево.
Волхвы посмотрели. Лента конвейера с дробленой зеленью тянулась вдоль уходящего за горизонт навеса, под которым в прохладе стояли в ряд черно-белые коровы.
— Посмотрите, прошу вас, направо.
Та же бесконечная линия жующих рогатых голов, то же травяное раздолье.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151