Вы, конечно, понимаете, что меня интересуют не консервы для кухни…
Николай уже понимал, что дело налаживается как нельзя лучше: задача, поставленная наркомом, была для профессора, очевидно, не менее важна, чем восстановление «ГЧ». Значит, они могут вместе провести эту работу!
— Знаете ли вы, — продолжал Ридан, — что около девяноста процентов людей умирает не потому, что их организм неспособен больше жить, а только оттого, что какой-нибудь орган вышел из строя, испортился или не успел приспособиться к изменившимся почему-либо условиям. Здоровый, вполне жизнеспособный организм перестает жить только потому, скажем, что испортился какой-нибудь клапан в сердце или закупорилась артерия. И вот врач констатирует смерть.
«Смерть»! Мы привыкли к тому, что если жизнь в организме замерла, остановилась хотя бы на минуту, то это конец, смерть. Чепуха! То, что обычно «констатирует» врач, есть только остановка. Тут трудно удержаться от избитого, но замечательного сравнения Бахметьева: живой, действующий организм — это идущие часы. Остановим маятник — часы стоят, несмотря на достаточный запас энергии, накопленный в заведенной пружине. И они никогда больше не пойдут, если мы не толкнем маятник. А толкнем — они снова идут, так же как прежде. То же самое с организмом, который «остановился». Его клетки перестали получать питание, кислород, начали голодать и задыхаться и потому прекратили работу. Но они совсем не «мертвы». Стоит только восстановить нормальные условия температуры, питания, дыхания — и клетки снова будут работать.
— Неужели это так?!
— Ну, конечно! Опыты над изолированными органами разоблачили эту «ложную смерть». Нам пришлось целиком отказаться от такого, освященного веками «незыблемого» представления, как ненарушимость, неделимость организма. Это оказалось заблуждением. Несмотря на всю связанность и величайшую координированность в своих функциях, все органы животного в то же время чрезвычайно автономны и вполне могут существовать и действовать вне организма. Оказалось даже, что они довольно неприхотливы и нормально работают даже в том случае, когда условия, в которые мы их переносим, только приблизительно сходны с естественными условиями в живом теле… Сомневаетесь? — прервал он себя, заметив непроизвольное движение протеста на лице Николая. — Да, «непосвященным» трудно представить себе это. Слишком сильны традиции в наших представлениях. Однако все именно так, как я говорю. Хотите убедиться?
— Как? — опешил Николай.
— Очень просто. Я покажу вам это. Идемте в лабораторию.
Николай быстро поднялся. Ридан вдруг затих и несколько мгновений был неподвижен. Потом он взял связку ключей и молча стал перебирать ее, подыскивая нужный ключ. Казалось, он не решается выполнить свое обещание. Николай заметил это колебание.
— Может быть, это неудобно сейчас?
— Нет… Я думал о том, что не все можно видеть. Идемте.
В «свинцовой» лаборатории, где уже раньше побывал Николай, Ридан открыл незаметную дверь направо и, пропустив гостя, быстро прошел в глубину комнаты. Николай успел заметить только, что Ридан поднял там какой-то большой цилиндр и покрыл им что-то на отдельном круглом столике.
— Будьте осторожны, Николай Арсентьевич, тут тесно.
Действительно большая комната была вся заполнена длинными столами, причудливыми штативами с какими-то сложными комбинациями, стеклянных шаров, трубок, колб и колпаков, под которыми видны были другие сооружения из стекла, резины и металла. Всюду слух улавливал движение. Капали жидкости, ритмично звякали счетчики, жужжали механизмы самозаписывающих приборов, гудели моторчики насосов. Трубки разной толщины свисали от больших бутылей по стенам, оплетали столы и аппараты.
— Тут нас трое, — сказал Ридан, и Николай быстро оглянулся, но никого не увидел. — Третий… в разобранном виде.
Ридан говорил медленно и резко. Движения его стали спокойными, уверенными. Так преображался он всегда, входя в свои рабочие комнаты.
— Несколько дней назад мне доставили самоубийцу, пролежавшего в холодильнике морга три дня. Человек был вполне здоров физически. Он повесился, спрыгнув со стола. Смерть наступила мгновенно от вывиха шейного позвонка. Теперь идите сюда. Вот его сердце…
Николай прильнул к стеклянному колпаку.
Там на коренастом штативе, опираясь о кольцо, затянутое марлей, билось большое человеческое сердце. Обрезок его аорты был прикреплен к концу гуттаперчевой трубки. Сердце ритмично сжималось, фонтаном выбрасывая из себя прозрачную, бесцветную жидкость, и снова расширялось, набирая эту жидкость из трубки.
Сердце билось. Оно жило, работало, сердце мертвого человека, и гуттаперчевая трубка, провисавшая около колпака, вздрагивала в такт его пульсу.
Николай молча, не отрываясь, следил за его движениями.
— Объясните же, Константин Александрович, — проговорил он наконец.
— Да тут все очень просто. Я отделил сердце, промыл его в обыкновенном растворе Рингер-Локка, сжал просто рукой несколько раз, и оно стало сокращаться. Если бы этот массаж не подействовал, я бы впрыснул немного адреналина, эффект получился бы тот же, и оно работало бы без всякого питания, без этой жидкости до тех пор, пока не исчерпало бы все свои энергетические ресурсы.
Сердце черепахи, только помещенное во влажную среду, работает исправно в течение двенадцати суток. Ну вот. Потом я укрепил его на этом штативе и, чтобы продлить ему жизнь, стал кормить тем же раствором Локка, содержащим в качестве питательного элемента виноградный сахар. Сердце стало не только расходовать свою энергию, но и приобретать ее, питаться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175