— Это будет уже совсем смешно!
— Обидно, Шур!
Она упорно зовет меня Шуром. Только одна она. Ребята зовут меня Сандро. Учителя — Сашей. Дома меня зовут Аликом. Но все это Тане не нравится. “Ты для меня не такой, как все, — сказала она еще в седьмом классе. — И звать я тебя буду не как все”.
— Конечно, обидно, Танюш! — согласился я. — Но это не проблема жизни. Сделаю что-нибудь другое.
— Да ты просто доведи до конца коэмы! Ему ведь не под силу сделать обратную связь — от коробочки в мозг. А ты сделаешь — и все станет ясно.
— Вот этого не буду! Скажут, что я продолжил дело Верхова. Развил его открытие. Не хочу быть продолжателем дела Верхова.
— Для кого эти коробочки, Шур? Для него? Или, может, для одного тебя?
— Не надо демагогии, Танюш! Я все понимаю. Если это станет необходимо человечеству — оно все равно сделает. А я — не буду!
— Ты не решай сейчас! Потом решишь! Я заметила, ты с годами умнеешь.
Я расхохотался и сгреб Танюшку в охапку, и закружил по аллее. Сквозь голые, темные ветки деревьев на нас сыпалась твердая, холодная снежная крупка. Через несколько минут и она завертелась, закрутилась, начала бить по лицам.
— Опять метель! — сказала Таня. — Скорей бы весна!
А я почему-то вспомнил о далекой планете Рита, которую открыли астронавты “Урала”. Там нет ни зимы, ни весны, ни осени. Всегда ровный климат — из года в год, из века в век. Скучно это, наверно! На Земле всегда чего-то ждешь. Зимой — тепла. Летом — прохлады. Осенью — снега. Без ожидания — какая жизнь? А чего ждать на Рите?
Таня вдруг остановилась, обняла меня за шею и прошептала в ухо, прижимаясь горячей щекой к моей щеке:
— Я очень верю в тебя, Шур! Ты очень нужен мне! Я не могу без тебя! Люблю тебя очень-преочень!
...А теперь вот я читаю неумолимо короткое Танино письмо и внешне все еще не верю ему. Оно кажется невероятным, неправдоподобным! Но где-то далеко, в глубине души, я ему уже поверил. И именно там, в этой непонятной глубине, нарастает душная, темная тяжесть, и все поднимается и поднимается, и вот уже весь я будто свинцовый и полузадушенный ею.
“Дорогой Шур! Я, наверное, никогда не решилась бы тебе сказать это, а сказать все равно надо. И вот приходится писать. Как в старинных романах.
В самые последние дни я вдруг поняла, что мы не сможем быть вместе. Ты в этом не виноват, не мучайся. Виновата я.
Это получилось неожиданно, как стихия. Но, в общем, оказывается, я люблю не тебя, а Олега.
Подробности здесь ни к чему. Они ничего не меняют. И тебе не станет легче, если узнаешь их.
То, что случилось, — очень сильно, очень серьезно. И, значит, нам не нужно об этом говорить. Я уже вся принадлежу ему. Понимаешь — вся!
Знаю, тебе очень плохо сейчас. Но ничего не могу изменить. Ты пройдешь через это и еще будешь счастлив...”
Я читаю письмо снова и снова. И невольно ищу в нем хоть какой-то, хоть самый маленький проблеск надежды, хоть какую-то мягкость.
Нельзя же вот так, сразу!
Но проблеска нет. И мягкости нет. Письмо безжалостно.
И, значит, Танина любовь — уже только прошлое. То прошлое, которое всегда будет мучить меня. Тем, что оно прекрасно и невозвратимо.
И самое ужасное — неожиданность. Еще вчера вечером Таня была нежна, ласкова...
Правда, в последние дни она казалась мне странной, ушедшей в себя. Я видел, что она все время напряженно о чем-то думает, что-то решает. Впрочем, это я уже сейчас понимаю, что она решала...
Олега Венгрова я не видел давно, с осени. Мы учимся в разных школах и редко встречаемся. Как-то в октябре мне вдруг стало очень тоскливо вечером, и я пошел встретить Таню. Она занималась в литературной лаборатории. Обсуждали они там чьи-то стихи и страшно кричали. Я очень тихо вошел в маленькую полукруглую аудиторию и сел у самых дверей, и долго никто меня не замечал. Потом заметил Олег и толкнул локтем Таню. Она подбежала возбужденная, раскрасневшаяся и очень громко спросила:
— Что случилось?
И вроде даже рассердилась, когда я сказал, что ничего. Вернувшись на свое место, рядом с Олегом, Таня еще долго обсуждала те стихи.
А мне было очень тоскливо. Наверно, потому, что Олег сидел рядом с Таней. Они, кажется, все время сидели в этой лаборатории рядом. Олег очень давно влюблен в Таню — она сама говорила.
Когда вышли на улицу, Олег спросил:
— Ну, как тебе? Понравилось?
— Кричите много, — ответил я. — У нас в киберлаборатории тихо.
Он торопливо простился и ушел, чтобы не мешать. Он все отлично понимал, черноволосый, усатый Олег, высокий и стройный, как киберманекен. Он неглупый парень и не надоедал Тане своими безответными чувствами.
Впрочем, не один Олег был влюблен в Таню. Не один он посвящал ей свои стихи. Мне уже давно пришлось смириться с этим. Потому что когда рядом с тобой красивая и умная девушка, в нее обязательно влюбится кто-то еще. И нужно научиться терпеть это, если вообще хочешь быть с такой девушкой.
И я терпел. Даже старался казаться равнодушным. И вроде это удавалось. Таню всегда удивляло мое равнодушие к ее поклонникам.
А теперь, если мы вдруг окажемся где-нибудь втроем — Таня, я и Олег, прощаться и уходить надо мне.
Впрочем, нет! Мы нигде не окажемся втроем! Таня счастлива. Такое безжалостное письмо может написать только очень счастливый человек.
А мне нужно привыкать к тому, что я один, что нельзя взять любимую за руку, обнять ее, вызвать в любое время по радиофону. Раньше я мог вызвать Таню хоть ночью. Она сердилась, когда я будил ее, но прощала. И сама будила меня, если что-то ее мучило.
Сколько раз мы так мирились — ночью, по радиофону!.. Не могли уснуть не помирившись.
Хорошо хоть, что она написала все это в последний день и отдала мне письмо после последней проверочной беседы, когда остались уже какие-то часы до последнего собрания.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16