— Ну и вот, государь… — продолжал Родерик, — только мне эту тварь все равно как бы жалко стало после того, что он с ней сделал. Оставил он, стало быть, одну башку и давай над ней… издеваться. Ради потехи, не иначе. Тут кольнет, там рубанет, там жилу вытянет… У гидры, бедняжки, уж слезы потекли, она выть начала — прямо как собака. Ее бы прикончить, избавить от мучений, но он все не унимался. Ну а потом, видно, наигрался все-таки и отрубил эту башку. Он боец славный, государь, но человек жестокий. Я раньше никогда не видал, чтобы с чудищем кто так ловко разделался, только и чудищ никогда раньше так не жалел.
Родерик понимал, что говорит не так гладко и красиво, как принято при дворе, и его это удручало — а особенно потому, что он боялся произвести не самое выгодное впечатление на Гвин.
Король вздохнул.
— Не страшнее, чем мы предполагали. Ваше величество, — заключил Седрик, изо всех сил стараясь скрыть восторг — ведь именно такой работы он и ждал от Кособокого. — Предзнаменования сохраняются, это вам известно, и многие из них были столь благоприятны…
— Это верно, — согласился Бонифаций, — но приглядеть за новичками не помешает. Вы все были совершенно правы. Что-то в этом есть. Полагаю, Седрик…
— Совершенно согласен с вами, ваше величество, но я не сомневаюсь — это только самое начало сказки. Если это будет сказка. Полагаю, нам следует поблагодарить вас, и мы надеемся, что вы и впредь будете столь же бдительны и станете сообщать нам, если случится еще что-либо, заслуживающее нашего внимания.
Все трое дружно кивнули и с облегчением удалились. Седрик прикрыл за ними дверь и сказал:
— Ну, что ж… мы имеем один дурной знак против двух добрых. Спорить не приходится, сказка началась, и несомненно, вскоре мы узнаем, кто ее герой.
Вирна вернулась в свою темницу и потом много лет старательно прислушивалась к разговорам в лаборатории, но кроме заклинания, подслушанного в первый день, так ничего интересного больше не услышала. А заклинание это Вирна стала частенько произносить сама, и многие заметили, что ей стало в жизни больше везти. Родерик и Гвин обнаружили, что терпеть не могут детей, и сошлись на этом. Если даже все трое замечали что-то необычное в поведении четверых компаньонов, Седрику они об этом не докладывали — по крайней мере именно так он написал в «Хрониках», а если они что-то рассказывали королю, значит, король ничего об этом не сказал Седрику.
Ну а время шло, как и положено ему идти в сказках, и Аматус — вернее, его правая половинка росла и крепла. Хорошо, что Психея отличалась поистине неистощимой энергией, потому что юный принц целыми днями носился всюду как угорелый — казалось, он думал, что ему отпущено всего десять дней жизни, и он стремился успеть сделать за это время все, что только мог. Только что сидел на дереве, а смотришь — уже дерется на деревянных мечах с Кособоким и отбивается с яростью, несвойственной столь нежному возрасту. Время шло, и к ярости прибавились ловкость и умение.
Но стоило привыкнуть к мысли о том, что юный принц занят обучением боевым искусствам, как уже слышался топот его правой ноги по черепичной крыше замка и крики Психеи, высунувшейся из окна и бросающейся следом за мальчиком. Как-то раз, когда Аматусу было двенадцать лет, он нарочно взобрался на самый крутой скат крыши, чтобы Психея не смогла в своей длинной юбке догнать его. Бонифаций наблюдал за сыном из окна своих покоев и добродушно усмехался до тех пор, пока на полпути до конька крыши Аматус вдруг не начал скользить вниз и того гляди мог свалиться на мощенный булыжником внутренний двор.
В это мгновение Кособокий — помилуйте, разве он только что не стоял рядом с королем у окна? — уже взбирался вверх по крыше. Он мигом оказался рядом с Аматусом, ухватил мальчика за край камзола, затем — за ворот рубахи и подтянул к себе.
Вечером, за ужином, Аматус был как-то нетипично тих. Седрик поинтересовался, «не утихомирил ли его немного» пережитый страх.
— Да я вовсе не боялся, что упаду, — возразил принц, — Может, мне и следовало испугаться… но Кособокий мне сказал, что если я еще хоть раз заставлю всех так волноваться, то он попросит папу, чтобы он разрешил ему наказать меня.
— А что это у тебя на шее?
— Это мне Кособокий дал, — ответил мальчик и показал Седрику маленький серебряный свисток. — Он сказал, что раз уж я такой непоседа, то он просит меня дуть в этот свисток всякий раз, как я соберусь вытворить очередную глупость. Правда, он сказал, что думает, что слышать звук свистка скорее будет уже тогда, когда я эту глупость вытворю.
Хотя Психея и Кособокий были любимыми спутниками принца в детстве и юности, Аматус довольно много времени проводил в лаборатории и библиотеке — приставал к Голиасу и Мортис и большей частью мешал им. Пожалуй, принц был единственным в королевском замке, кто никогда не боялся Мортис, невзирая на ее пугающую внешность. Колдунья, казалось, почти совсем не интересовалась мальчиком, но все, в чем он нуждался — защитные заклинания, заклинания для успешной учебы и понимания наук, — всегда было к его услугам. Даже могущественное Тригонометрическое Заклинание, придуманное самим Тригонометрасом, помогало ему, а ведь поговаривали, будто если сумеешь пережить обучение тригонометрии, то дальше учиться будет совсем легко.
Но с другой стороны, если мальчик просто чего-то хотел, но не слишком нуждался в этом, с заклинаниями происходило что-то странное. Однажды Мортис произнесла заклинание, рассчитанное на то, чтобы Аматус знал все завтрашние уроки, не уча их, но с утра принц поднялся измученный — словно всю ночь просидел над книгами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104