Он любил рыться в книгах, к тому же смена занятий была хорошим отдыхом. Взгляд его упал на литературно-философские тетради. Давно он не заглядывал в них. Взяв с полки одну из них, он незаметно для себя углубился в чтение. Труды почти всех величайших философов, трактаты по искусству, по медицине, по проблеме гениальности, литература о мозге… Как непостижимо много он работал в юности, несмотря даже на то, что был очень болен. Сейчас было даже страшно подумать об этом. Он рассуждал в те годы таким образом: «Если умру-умру, если не умру, то знания пригодятся мне». Это была слишком странная философия, о которой раньше не слышал и не знал никто. И потому перед лицом нечеловеческих трудностей он изредка и с гордостью про себя думал: «Несмотря на то, что я знаю биографии всех выдающихся людей, в анналах человеческого духа я знаю мало воль, равных моей». Достоевский как-то однажды в юности заметил: «Мой шанс выжить в этой жизни – один из миллиона». Его шансы были неизмеримо меньше – один из десяти миллионов. И тем не менее он выжил, благодаря своей вере, которая сама по себе была чудом. И этой верой была вера в свое предназначение. Как некогда хилый, подслеповатый Иоганн Кеплер, родившийся недоноском, шестилетним мальчиком брошенный родителями в бреду оспы и в тридцать лет умиравший в третий раз, не мог, не хотел уйти из мира, не совершив предначертанного ему, так и он, Наркес, не мог уйти из этого мира, не выполнив свою миссию. Как и Кеплер, всю жизнь он словно слышал шепот своей злой судьбы: «Исчезни, сдайся перед обстоятельствами, умри от болезни, сойди с ума, ляг здесь, в эту придорожную канаву, сгинь», но он шел, полз, иногда на карачках, продирался сквозь этот шепот, тянулся из мрака к свету своей ярчайшей звезды. И так же, как и Кеплер, после открытия своего третьего закона, он может теперь повторить его слова: «Жребий брошен. Я написал книгу, мне безразлично, прочитают ли ее современники или потомки, я подожду, ведь ожидала же природа тысячу лет созерцателя своих творений». Его, изучавшего проблему гениальности и совершившего открытие формулы гениальности, природа ожидала неизмеримо больше.
Наркес медленно листал страницы. «Политический трактат», «Об усовершенствовании разума» Спинозы, «Об уме» Гельвеция, «Мир как воля и представление» Шопенгауэра, «Так говорит Заратустра», «Происхождение Трагедии», «Воля к власти», «Рождение Трагедии из духа музыки» Ницше… Когда-то в отрочестве он увлекался его теорией сверхчеловека. Она казалась ему гордой, заманчивой, красивой. Прошло несколько лет, пока он духовно повзрослел, понял многие вещи и осудил ее и нашел более высокие истинные начала. Взгляд Наркеса скользил по отдельным строкам из Ницше. «… Эта книга написана для очень немногих. Может быть, из них еще нет никого на свете. Может быть, это те, которые понимают моего Заратустру, как я мог бы смешаться с теми, у которых уже сегодня выросли длинные уши!
Лишь послезавтрашний день принадлежит мне. Некоторые возрождаются впоследствии…» Наркес оторвал взгляд от тетради и задумался.
Он презирает гордость любого человека, который считает себя гигантом. Он превосходит любого такого «феномена» и по титанизму духа и по титанизму совершенного деяния. Но дело не в гордости и не в титанизме. Не в этом дело. А в том, чтобы ты любил людей и они любили тебя. Не боялись, не унижались перед грандиозностью твоей личности, не просто уважали тебя за гениальность, нет, а чтобы искренне любили тебя, как любят своих близких: отца, мать, сестер, братьев, родственников. Разве не убеждался он великое множество раз, как ничтожна мала вся гордыня мира в сравнении с одной каплей любви? Прав был Боссюэ, который говорил, что стакан воды, поданный бедному, ценнее, чем все победы завоевателей. Человек велик своей любовью к людям. Именно поэтому Жанна д'Арк останется в памяти человечества как явление неизмеримо более великое, чем все Чингисханы, Македонские и Наполеоны вселенной, для всех, кто сумеет это понять.
Любовь к людям – величайшая истина этого мира, первая и последняя цель его. Все движимо ею, все одухотворяется ею, перед нею раскрываются все двери. Нет для нее никаких преград и расстояний и нет для нее ничего на свете, чего бы она, великая любовь к людям, не смогла бы сделать для них. Сердцем чувствовал он, что это и есть та высшая истина, истина-абсолют. Главная истина, которую он всегда искал в жизни и которую познал такой дорогой ценой. Быть может, эта истина и не обладает особой значимостью в глазах других и не дает таких практических результатов, как научные открытия, но он твердо знал, что она – голова и сердце всех великих деяний.
Именно потому, что он постиг эту истину, он и осуждает Ницше. Осуждает за его теорию «сверхчеловека», ибо высочайшая цель каждой человеческой личности
– большой или малой – служить людям, служить человечеству, а не «превосходить человечество силой, высотой души, – презрением», как полагал Ницше. Искренне считая себя большим колоссом, чем все предшествовавшие ему гиганты мысли, он начал свой духовный путь с ложных предпосылок и в конце концов очутился от Истины гораздо дальше, чем в юности, когда он начинал искать ее. Нет, книги должны учить людей любви друг к другу, а не разъединять их, как книги Ницше и некоторых других философов. Чем все-таки объяснить, думал Наркес, высокомерное отношение Аристотеля, Канта, Шопенгауэра, Ницше и многих других философов к «толпе» и вообще к людям? Оно проистекало, видимо, не только из их духовного одиночества среди современников, но главным образом из-за их неверия в духовные силы других людей, в их способность понять и оценить деяния выдающихся личностей, совершенные для них.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96