Массивные столбы висели присосавшись к потолку, и - область тайн и чудес природы - неясно как там держались и чем питались. Глеб успел вцепиться в один из стволов, завис вниз головой, наблюдая за происходившим внизу.
В мертвом свете радиоактивной жижи копошились казавшиеся бесплотными тенями собравшиеся. В суматохе опрокинули один из сосудов-ламп, облив содержимым кого-то из сограждан. Тот недолго пометался, видимо, обожженный, но потом привык и из толпы выделялся лишь светящимся туловищем. Тем паче вскорости началось зрелище, полностью завладевшее вниманием присутствовавших.
Центральную часть здания, свободную от засилья белых лиан, занимал помост, затейливо изукрашенный сообразно вкусам населения. Один из аристократов, отличавшийся безобразно длинным телом, опиравшимся на добрый десяток ног, старчески, с трудом взобрался на сцену. Глеб так и не разобрался: где у сосисок глаза, а где рты, как они общаются. Что едят они, прикладываясь любым из наростов к питательным растениям полным невообразимой горечи он знал. Даже сейчас кое-кто совмещал приятное и полезное с участием в странном ритуале. Действо действительно выглядело весьма загадочным. Медленно текли минуты, а немая сцена внизу застыла, теряя смысл в отсутствие развития. Неужто эти сознания так проводят ночи, отдыхая от дневных трудов, сгрудившись вокруг почетного ложа? Впрочем, вскоре присутствующие ожили, возобновили суету, а десятиногий забегал по помосту. Верно произнес он красноречивый монолог мимикой или запахом, или еще чем, а теперь отдыхал, разминал затекшие члены. Но вот толпа снова застыла, замер и оратор, под ноги ему выбросили снизу нечто страшное, сплошную кровоточащую язву, еле живую, подергивающуюся в шоке, скрывавшем адскую боль, еще недавно называвшуюся Адамом. Десятиногий обул на одну из ног, ставшую рукой, конический предмет, острым концом ловко отсек Адаму крыло. Черный лист по-осеннему покрасневший вспорхнул вверх и по дуге спланировал в зал. Пальцы Глеба впились в лиану, погрузились в кислотную плоть, бесчувственные. А убийца на сцене вешил кровавую расправу. За первым крылом последовало другое, а за ними и руки, и ноги, после чего вошедший в азарт садист лишил Адама зубов. Оставшееся - беспомощное, но все еще живое не церемонясь спихнули на пол.
Когда все разошлись, делу - время, потехе - час, Глеб подхватил брошенного Адама, ставшего необычайно легким, как будто отрубленные конечности составляли основную долю его веса, и не таясь понес его в сад. Город спал, и если кто-то видел их, то принял за причуду тени, либо за продолжение сна.
Глеб омыл в ручье раны Адама, чуть было не утопив его. Уложил на стылый песок, силясь в подернутых серой пеленой глазах прочесть ожидания и желания. Но увы, друг то ли пребывал в ступоре, снедаемый болью, то ли умирал. На мгновенье Глебу почудилось, что он просит смерти, освобождения от страданий, жаждет возрождения. Однако то ли неуверенность в правильном понимании друга, то ли нежелание оставаться в одиночестве удержали его от бесповоротного окунания Адама в воду. Так Глеб и просидел всю ночь над Адамом, вбирая в себя его боль, наполняя ею изможденную голову, озябшие от студеной воды кисти. К утру оба забылись. Один погрузился в сон усталости, разом им сраженный, а другой впал в забытье, стоило боли превысить некий предел, за которым отключилось сознание. А вокруг мельтешили несуразные животные, расценившие трагедию как очередное развлечение в их беззаботном существовании.
Один день перетекал в другой, а тот в третий, и цепи этой казалось не будет конца. Глеб с Адамом прятались в заброшенном городе, выбираясь в сад лишь под покровом ночи. Все здесь настолько изветшало, что некогда прочные дома разрушались от порывов ветра. И только центральное здание, где на злопамятном помосте и угнездились друзья, устояло под натиском времени. Иногда развалины зловеще свистели, будто под ними лежал ужасный гигант, силившийся выбраться на поверхность и сзывавший на помощь. Свист не давал спать, изводил. И, наверно, благодаря ему животные обходили стороной заброшенный город.
Глеб и его выздоравливавший друг существовали одиноко, однако нисколько этим не тяготились. Адам, превращенный в беспомощного червя, научился по-змеиному ползать, отыскивая в зарослях трав и кустарников, здесь изобилующих, бледные водянистые ягодки, поддерживавшие силы изгоев. У него прорезались крохотные зубки, а в местах утраченных конечностей набухли шишки, должные со временем раскрыться рукой, ногой или крылом. Глазки прояснились, вернули всегдашний оптимистичный блеск. Глеб, видя воскрешение друга, радовался, веселил его и себя, имитируя развлечения прошлой жизни. Он кружился в человеческом танце, изрыгал скрежет, означавший музыку, имитировал речь, опять таки скрежетом и шипением. Адам любил представления и всегда бурно реагировал на всякую новую выдумку Глеба.
Так они и жили, тешась вынужденной идиллией в заброшенном городе. Адам обзавелся новыми конечностями, еще лучше прежних. Глеб не мог досыта на них налюбоваться. Его собственные крылья, сплошь покрытые рубцами и шрамами, оставшимися после прожигания их кислотой, приводили в уныние, всякий раз возвращая память к неприятному моменту жизни. Тело Адама тоже сияло новизной. Старая кожа, полностью разъеденная, сменилась новой, нежной и блестящей. Весь новенький, глянцевый, он, однако, не мог летать. Крылья не набрали сил, и, несмотря на ежедневные попытки подняться в воздух, оборачивавшиеся изматывающими тренировками, не имели никакой ценности, болтаясь за спиной лишь красы ради.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13