Добавьте к этому, что в организации науки господствует не проблемный, а дисциплинарный подход. Каждый институт монополизирует «свою» науку, каждый его отдел и сектор – «свою» отрасль и подотрасль науки. И свирепо душит каждого «аутсайдера», вздумавшего посягнуть на монополию, выдвигая новые идеи. В. Ленин когда-то справедливо писал, что «всякая монополия есть неизбежное загнивание». Организация советской науки блестяще подтвердила этот тезис.Добавьте к этому, что львиная доля расходов на науку была сосредоточена в военно-промышленном комплексе. Именно там были лучшие кадры и лучшее оборудование. Именно поэтому наивысший престиж имели физики, химики и биологи, за спинами которых маячили все более грозные виды оружия массового уничтожения. На «гражданскую» всегда оставались сравнительно жалкие крохи.Добавьте к этому, что все общественные науки вообще были превращены в квазирелигию и почти все, создававшееся там, сегодня напоминает записки из сумасшедшего дома. Но и в прежние времена заказчики и исполнители хорошо знали истинную цену соответствующих произведений и нисколько не удивлялись, что за «железным занавесом» никто не интересуется ими, никто не дает за них ни Нобелевских, ни каких-либо других премий, означающих признание, мировой научной общественности.Хуже всего, что у советской общественности годами и десятилетиями вырабатывалось равнодушие к такой науке. А у власть имущих – вполне оправданное презрение к людям, которые пишут все, что им прикажут, выдавая написанное за науку, которые раболепно дают чин и должность «старшего» безо всякой ученой степени любому отставному сановнику, который пожелал быть сосланным не послом, а в научный институт. Которые столь же раболепно принимают к защите любой лепет, написанный сановником или его подчиненными. И, конечно, никто не осмеливается подать голос «против» – ни явно, ни тайно. Наконец, которые столь же раболепно вплоть до сего дня выбирают членами академии любого высшего государственного деятеля, который не побрезгует таким раболепством (Ельцин и Гайдар – побрезговали, многие другие – нет). Лакеев презирают всюду. Лакеев в науке – тоже.И вот в конце 1991 г. произошел обвал: начался распад Советского Союза, резко ускорилось падение производства в советской экономике, стало все труднее сводить концы с концами даже при лавинообразном росте огромного бюджетного дефицита. Пришлось существенно урезать расходы даже на весьма респектабельную в глазах начальства армию. Как вы думаете, могла ли обойти эта беда стороной презренную в глазах начальства науку? Нет, конечно. И обрушилась на науку беспощадно. Значительную часть необходимого для научных исследований выписывали из-за границы на конвертируемую валюту. Ныне, в связи со все более острой нехваткой оной, это почти прекращено. Остались практически безоружными сотни научных коллективов. Очень важную роль играла зарубежная научная периодика и командировки научных работников за рубеж: ведь это единственный способ приобщения к мировой науке, чтобы держаться на уровне мировых стандартов. Теперь это тоже прекращено, за исключением присылаемого из-за рубежа даром или поездок за счет приглашающей стороны. Полутора миллионам человек и втрое большему числу их обслуги осталась «видимость работы за видимость зарплаты». Как заведующий сектором академического института, я получаю сегодня меньше, чем как «средний» пенсионер за выслугу лет – вдесятеро меньше профессуры в негосударственных платных университетах, в десятки раз меньше, чем в коммерческих структурах.Удивительно ли, что все наиболее конструктивное, все наиболее ценное в науке десятками тысяч побежало в коммерческие структуры и, ному повезло, в университеты любых стран, от США до Китая и Ирака включительно? По социологическим опросам, до 80—90% «активных» (т.е. сколько-нибудь ценных) ученых предпочли бы эмигрировать при первой к тому возможности. Там, где реально, – например, в математике – 80% желающих так и сделали. Мировая общественность забеспокоилась только тогда, когда открылась возможность использовать труд советских физиков, химиков, биологов для создания оружия массового уничтожения тоталитарными режимами в Африке и Азии. Мало кого волнует то обстоятельство, что когда из науки сбегут все способные к научной работе (вообще к эффективной работе) и останется лишь миллион с лишним «околонаучной» публики, фактически почетных пенсионеров государства, – наука умрет, сколько бы рублей или долларов в нее ни поспешили влить. И потребуются годы, может быть, даже десятилетия, прежде чем ее удастся возродить на качественно новой основе.Вы, может быть, думаете, что что-нибудь изменилось в сфере науки по сравнению с описанным выше? Вот отрывок из недавней статьи одного научного обозревателя в одном московском еженедельнике: «… Не одни экономические тяготы осложняют положение науки в постперестроечной России. За долгий период тоталитаризма наука обросла таким количеством тяжелых недугов, что, даже если бы на нее сегодня пролился золотой дождь финансирования, значительные результаты, видимо, остались бы недостижимой мечтой. И главное препятствие – обюрокрачивание научного сообщества. Власть захватили „генералы“ от науки, пробавляющиеся трудом зависимых от них талантливых ученых».Заметьте, обо всем этом пишется мельком, без нотки трагичности, как о чем-то само собой разумеющемся. Неужели нельзя ничего поделать? Нет, почему же. Ведь в данном отношении не надо изобретать никаких велосипедов. Надо лишь последовательно, шаг за шагом идти от «казарменного социализма» в организации науки к мировым, проверенным стандартам, о которых упоминалось в начале лекции.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144