Кроме того, как подсказал мне впоследствии один английский эксперт, в те времена горный хрусталь благодаря его оптическим свойствам наделяли чудодейственной силой и пузырьки носили на шее как ладанки.И наконец, среди кухонных отбросов я обнаружил редчайшую реликвию, невероятную, никак не ожидавшуюся никем, сохранившуюся только потому, что в первый же день плотная корка изолировала ее от доступа морской воды и кислорода — сливовую косточку! То была единственная в мире косточка, о которой можно было с уверенностью сказать, что она плыла с Непобедимой Армадой. Лучшее лето века Лето кончилось, туристы разъехались. Даже жалко…Только Джон Макконаги сохранил нам верность и не покидает своей вахты у причала. «Лучшее лето века», — говорят нам теперь рыбаки, а у ирландцев цепкая память. Стрелка барометра застыла на «ясно». Море прозрачно, как ангельская слеза, мы ни разу не замерзли. Подводный ландшафт вновь изменился: поверх коричневых и красных водорослей наросли еще и белые. Того и гляди заблудишься.Мы выворотили из донных отложений якорь и вторую пушку. Пока Франсис обмерял ее на берегу со всех сторон рулеткой, я вспомнил фразу Кэрью, которую он написал в 1589 году: «Остальные затонувшие орудия поднять нельзя». Ошиблись, дорогой сэр Джордж, ошиблись.Свинцовые чушки избежали рук нанятого Сорли Боем шотландского капитана. Мы подняли на берег полторы тонны свинца в брусках и чушках. И это вовсе не был балласт, как считал Бойл, потому что испанские корабли того времени загружали круглыми валунами с речных берегов. Свинец был сырьем, из которого лили картечь и пули для аркебузов.Большинство брусков были помечены римскими цифрами или крестами. Знаки не имеют отношения к весу, ибо одинаковые бруски были помечены по-разному. Скорее всего, они предназначались разным полкам. Герцог в письме королю из Лиссабона писал: «Свинец распределен в пяти полках по 30 центнеров на каждый». На одном бруске была монограмма святого Петра — быть может, ее сняли с ватиканской галеры?Вечером, закончив дневной «урок», я отправлялся взглянуть, как идут дела у спутников.Ласты Франсиса угадываются издали: они мотаются на его длинных ногах между водорослями. Он висит вниз головой близ оконечности мыса Лакада. Забравшись по пояс в узкую щель, Франсис работает, как терьер — передними лапами. Фигура почти исчезла в облаке песка. В банке из-под огурцов я вижу две рукоятки шпаг, увитые филигранной медной нитью — типичный рисунок XVI века. От стальных лезвий, естественно, ничего не осталось.Морис накануне сказал: «Взгляни-ка на мой уголок. Невозможно узнать — я прошел по нему, как бульдозер». И это не было преувеличением. Куски скал по две-три тонны весом он зацеплял стальной петлей, крепил к связке надувных мешков и отводил в сторону. На его участке образовался ровный бульвар.Самого Мориса я не увидел. Из-под камня вырывались пузырьки, давая знать, что там что-то шевелится. Должно быть, Морис водил фонарем в поисках недостающих рубинов от изящной подвески, которую он обнаружил среди колец и неаполитанских дукатов с профилем Филиппа.Я беспокоюсь за него. Сегодня Морис впервые в деле после недельного вынужденного перерыва — поранил руку и вывихнул палец. Вот как он преподнес нам этот эпизод:— Ворочаю я, значит, мой булыжник — ну тот, здоровый, в четыре тонны. Только снял — под ним еще один, кило на триста. Качается. Ладно, подпихиваю его кверху на надувных мешках, и вдруг — крак! Петля срывается, и камешек аккуратно приземляется мне на руку. Боль такая, что в глазах темно. Ну все, думаю, готов. Лежу на дне, рука прижата камнем. Что делать? Главное — сколько еще воздуха? А то ведь и задохнуться недолго. Шарю свободной рукой вокруг, и тут — чудо! Нащупываю ломик. Ломик — это уже хорошо, особенно умеючи. Подцепляю камень, надавливаю и вытягиваю руку. Снимаю перчатку — н-да, зрелище не из приятных…Результатом был недельный курс лечения и угрызений совести.Луи сейчас работает к «востоку от меня» на широкой платформе, усеянной осколками камней. Луи движется, как подводный робот, — спокойно и методично. Никаких эмоций. В левой руке у него ведро, в правой — совок. В день он просеивает свои три «кубика». Сегодня в его полиэтиленовом мешочке следующий улов: кольцо с бриллиантами (когда-то камешков было десять, осталось два), затем рубин в оправе, два эскудо, несколько серебряных ободков от стаканов, кусочки чего-то бронзового и позолоченные украшения от блюд и тарелок.Марк, положив свои камеры, откапывает свинец. Для Марка всякие там драгоценности — не бог весть какая пожива. Вот свинец для пуль — это да. Вещь! Он находит только его, но зато в огромном количестве и повсюду. Стоило оставить без присмотра любую посудину — Марк тут же набивал ее свинцом. Пули маленькие, большие, круглые, сплющенные, вытянутые; пули от мушкетов, аркебузов, пистолетов, орудийная картечь. Он останавливался только для того, чтобы полюбоваться на толстых розовых червей, резвившихся вокруг. «Ага, вот и ты нашел себе подружку. Очень хорошенькая, просто прелесть!» Марк узнавал своих червей в «лицо».Другим его хобби был металлоискатель, специально переделанный по его заказу. После того как кто-то покидал поле боя, Марк тщательно проходился там металлоискателем.— Для археолога, — бубнил он, — кусок свинца значит куда больше, чем сундук с дублонами.И был прав.Каждая реликвия «Хироны» вызывала в воображении далекие образы исчезнувших людей.Золотые монеты являли нам прижимистого идальго столь же зримо, как если бы мы вытащили его дукаты из развязавшегося кошелька. Серебряное распятие, найденное Морисом, все покрытое темной патиной, но удивительно современное, даже «модерное» по форме, доносило запах монаха-капуцина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69