О спасении думалось мало, ибо поистине казалось более вероятным, что ветер раскроит эти горные громады от верхушки до основания и швырнет их в море, чем искусство человека спасет хотя бы одну из человеческих жизней. Наконец, к довершению горя, мы потеряли из виду наших товарищей. Сначала исчез «Златоцвет». В эту ночь вахтенные на адмиральском корабле, казалось, слышали чьи-то издалека донесшиеся крики. Но не хотелось думать о гибели; мы надеялись, что еще свидимся с товарищами у берегов Перу, около тридцатого градуса, где генерал назначил сбор эскадры на случай, если бы корабли были разлучены бурей. Позже, в середине этой ужасной, восьминедельной муки, исчезла и «Елизавета». Как выяснилось уже потом, в Англии, многие на этом вице-адмиральском корабле мечтали о возвращении домой. Когда судьба занесла их снова в Магелланов пролив, из которого они месяц назад вышли, они благополучно совершили обратный путь по старым следам.
Буря продолжалась до 28 октября, причем за эти пятьдесят два дня выдались только два дня передышки. И вдруг все точно рукой сняло: горы приняли благосклонный вид, небеса улыбались, море было послушно, но люди были измучены и нуждались в отдыхе. Мы не только не продвинулись вперед за эти два месяца, но были отнесены бурей на юг на целых пять градусов. Наш генерал истолковал это как особую милость провидения, которая дала ему возможность исследовать и ту часть страны, что находится к югу от пролива и которую португальцы не исследовали, назвав Terra Incognita. Это не материк, как полагали спутники Магеллана, а ряд больших и малых островков, за которыми лежит беспредельное море. На южном берегу самого южного из островов мы водрузили большой камень, на котором вырезали имя родины, нашей королевы и дату. И островам генерал дал одно общее имя — Елизаветинских.
30 октября мы подняли паруса и продолжали путь на север, на соединение с отбившимися кораблями нашей эскадры. Была полная весна, ночь продолжалась всего два часа, погода благоприятствовала нам, и плавание вдоль берегов не представляло никаких затруднений. 25 ноября мы подошли к острову, который испанцы назвали Mucho, то есть Большим, и бросили здесь якорь. Остров оказался очень плодородным: много картофеля, маиса, из которого здесь делают хлеб; мы видели много овец и всякого скота; кроме того, говорят, остров очень богат золотом. Население его — индейцы, бежавшие с материка от жестокости испанцев. Генерал хотел получить от них провианта и воды и с этой целью в первый же вечер съехал на берег и был дружелюбно принят ими. Нам принесли двух жирных баранов, кур, а что касается воды, то знаками дали нам понять, что завтра утром, по восходе солнца, укажут нам источник ее.
На следующее утро генерал с отборными молодцами сам в одиннадцать снова был на берегу. Все были вооружены, как и тогда около гавани Юлиана; у всех были мечи и щиты, но не было луков. Никто не ждал беды, так как туземцы проявляли дружелюбие, но беда тем не менее ждала. По обе стороны маленькой бухточки, где пристала шлюпка, были густые заросли тростника, в которых притаилось несколько сот индейцев, только поджидавших подходящей минуты. Другие встретили белых гостей с тем, чтобы якобы провести их к источнику воды. Генерал приказал двум матросам пойти с бочонками за водой. Не успели они пройти и полпути, как сопровождавшие их индейцы схватили их и куда-то поволокли. В то же время на оставшихся в шлюпке полетел целый град стрел со всех сторон; спрятавшиеся таким тесным кольцом окружили шлюпку, что могли целиться на выбор в любую часть тела. Наши матросы нашли мало помощи в своих щитах. Все были переранены: в ком торчало две, в ком — три, и пять, и десять, а в одном несчастном — даже двадцать одна стрела; кто был ранен в лицо, кто — в горло, в спину, в живот. Сам генерал был ранен в лицо, под правый глаз, и тяжело в голову. Никто бы не спасся, если бы одному матросу не удалось мечом перерезать веревку, за которую шлюпка была привязана к берегу. Стрелы посыпались и вслед удалявшимся, словно мошкара на солнце. Оба борта шлюпки изнутри и снаружи были истыканы стрелами вплотную, так что с корабля издали по одному этому могли судить, что делалось с людьми. Их окровавленный вид вызвал общий ужас. На горе главный врач наш умер, другой был на вице-адмиральском судне; у нас оставался только помощник, еще юноша, у которого было гораздо больше доброго желания, чем искусства. И тем не менее все потом, за исключением одного, выздоровели.
Но теперь надо было думать о двух несчастных, оставшихся на берегу. Со всей поспешностью снарядили свежую команду, но помочь не было никакой возможности. Когда шлюпка приблизилась к берегу, там была громадная толпа, тысячи в две человек, с головы до ног вооруженных. Бросались в глаза блестевшие на солнце серебряные наконечники копий и стрел. Наши несчастные, крепко связанные, лежали на земле, а дикари, взявшись за руки, с песнями, и пляской водили кругом хоровод. Мучители срезали с них ножами куски мяса и подбрасывали в воздух; плясавшие подхватывали упавшие куски и пожирали их, словно собаки. Уже дошли до костей, но жизнь в них еще теплилась. Наши матросы дали по дикарям несколько залпов, которые не причинили им вреда, потому что каждый раз они успевали ничком упасть на землю и потом снова принимались за свое дело, совершенно озверелые. Конечно, можно было отмстить им залпом с корабля, но генерал не согласился на это. Причина этого зверства та же, что и прежде: ненависть к испанцам за их кровавую жестокость. Бежав с материка, они никогда не пропускают случая пролить испанскую кровь и отведать испанского мяса, когда оно попадается под руки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33