Только ты меня выслушай. Мне больше некому излить себя, поплакаться, посоветоваться. Егор да ты — вы мои самые близкие и родные.
И я рассказала ей все начистоту, ничего не тая, как на исповеди. Она слушала меня внимательно, охала, вздыхала, иногда вставляла вопросы, слова сочувствия и осуждения: «бедная», «глупая», «почему со мной не посоветовалась?»
— Словом, Лидуся, я сама загнала себя в угол из которого не вижу выхода, — с отчаянием сказала я.
— Ерунда. Выход всегда можно найти. А тут тем более, — возразила я.
— Я, Лидуся, живу, как во сне, все кажется нереальным, театром абсурда, без любви, без радости. Я приватизирована. Я для него вроде спортивного снаряда: пришел, сделал свое дело и поскорей ушел. Без слов, без ласки.
— А ты требуй от него драгоценности, и чтоб квартиру на тебя оформил. А тогда и брось его, уходи. К Егору возвращайся.
— Он не примет. Я страшно тоскую по нем. Я предала и убила его.
— Не кори себя — ты много ему отдала. Самое большое — любовь.
— Нет, я больше взяла от него. А любовь наша общая. За короткое время я как бы три жизни прошла. Сначала наша, провинциальная, скучная. Потом я вырвалась на простор, о котором мечтала, оказалась в обществе творческой интеллигенции, умных, красивых, талантливых, настоящих патриотов, моих единоверцев. Я была духовно богата. И вдруг это духовное богатство променяла на тряпки, на материальные блага. Жизнь духа поменяла на жизнь брюха, на все чуждое моему характеру, противное, на офисную юбочку. Представляю глаза Егора, если б он увидел меня в таком наряде.
— А у него, у твоего шефа есть жена?
— Жена, двое детей, сын и дочь. Студент и школьница. Это мне шофер его рассказывал. Сам он хочет казаться примерным семьянином, любящим мужем и отцом. На важные приемы, в театр ходит с женой. На разные тусовки, презентации, в казино появляется со мной. Однажды пригласил меня в ресторан. Несколько раз присутствовала на переговорах с фирмачами российскими и иностранными. Скорее в качестве обслуживающей: подавала выпивку, закуску. После той, первой бани, еще дважды приглашал меня в парилку. Все повторялось: до постели и в постели нам не о чем было говорить. До постели он как хищник-автомат. После постели — холодное бревно. Упругие мускулы, животная страсть с хищно — садистскими наклонностями. Не стесняется давать волю зубам.
— А ты не позволяй. Дала бы по зубам.
— Когда-нибудь и дам. Я хотела, чтоб он прописал меня в этой квартире. Ты понимаешь, что значит для меня свое жилье;
— Но ты была прописана у Егора. И там твое жилье.
— Я и сейчас там прописана. И Денисов сказал: зачем тебе прописка в однокомнатной квартире, когда ты прописана в трехкомнатной.
— А как он узнал?
— Он все, или многое знает обо мне. Эта квартира похожа на дом свиданий. Вечером, к концу дня приезжает, как на физзарядку. Удовлетворит свою похоть и быстро слиняет. На ночь никогда не оставался, спешит к законной жене. А я в полном одиночестве коротаю ночь, не смея отлучиться. Не доверяет, звонит по телефону, контролирует. Такова моя жизнь, Лидуся: есть только прошлое, нет настоящего и в тумане будущее.
— А как Егор? Он звонит тебе?
— Он не знает моего телефона.
— Но ты-то ему звонишь?
— Звоню. Только заговорить не решаюсь. услышу его голос, окаменею, слова произнести не могу и кладу трубку.
— Так же нельзя, подружка. Не враг он тебе. Он наверно сильно переживает. Вам бы встретиться, объясниться. Ты же поступила так ради ребенка. Он же не возражал. Так?
— Так-то оно так, он не возражал. Он даже говорил: встретишь хорошего человека, полюбишь — выходи замуж.
— Ну вот — ты и встретила.
— Встретила. Только не хорошего. И не полюбила. И наверно никогда никого не полюблю, как моего единственного Егора, милого, родного. — Я боялась, что сейчас расплачусь, разревусь. Иногда по ночам одна в квартире начиная вспоминать его ласки, и так на меня нахлынет боль и тоска, что я уткнусь головой в подушку и даю волю слезам. А Лида советовала:
— Ты позвони ему. Сейчас же, при мне позвони. Спроси, как он себя чувствует. Спроси: можно навестить? Не враги же вы. Ты ж его любишь. И он тебя любит. Такая любовь быстро не кончается.
Я опять расчувствовалась и поддалась на уговоры Лиды. Набрала его телефон, он ответил: «Я слушаю». Только не так бодро, как всегда, а как-то тихо, осторожно. У меня сжалось сердце, и я в растерянности молчала. Тогда он сказал:
— Ну говорите же, что вы молчите? Это ты, Лариса?
— Я, родной, любимый Егор. Это все я. — И не выдержала, разрыдалась прямо в телефон, и положила трубку. Лида обняла меня, стала утешать:
— Все уладится, дорогая подружка. Не падай духом. Вспомни стихи Лоси Украинки, которые ты любила читать в наши студенческие годы. Как там начинается?
И я прочитала, глотая слезы:
Прочь, развейтесь тяжелые думы.
Над страною весна разлита.
Неужели все так же угрюмо
Проплывут молодые лета…
— Ну а дальше? Ты забыла? Вспомни, — просила Лида. Нет я не забыла. Я продолжила:
Нет, я буду сквозь плач улыбаться,
Песню петь даже в горькие дни,
Без надежды надеясь смеяться.
Прочь тяжелые думы мои.
— И правильно: песни петь, улыбаться и не терять надежды. А с этим банкиром поступай построже. Где надо и покапризничай, покажи характер. Пусть поймет, что ты и без его трех миллионов можешь прожить. Не позволяй себя унижать.
На прощанье я дала Лиде свой телефон и пообещала звонить по вечерам, коротая одиночество. Встреча с Лидой облегчила мне душу, вселила некую надежду. А главное, что она заставила меня позвонить Егору, объявиться и по-другому взглянуть на Денисова. Если в первое время он вызывал во мне симпатию и какие-то иллюзии, то теперь я понимала, что он не тот человек, с которым я могла связать свою судьбу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80