Ведь он только что восхищался ее очаровательной наивностью...
- Но ведь мошенница получала деньги, не затрачивая труда.
Лида улыбнулась, заблестев веселыми глазами:
- Вот тот мумба, про которого я говорила, получает немалые деньги и не затрачивает никакого труда.
- Женская логика.
- Я и есть женщина.
Он размотал волосы, взял ее ладошку и погладил своей растопыренной пятерней, ожидая прикосновения к нежной коже. Но ладонь оказалась сухой и шершавой, пожалуй, грубее его ладоней. Он руками только писал и печатал. Ее же маленькие ладошки стирали, мыли, убирали... Та раздерганная мысль, которая во время разминки хотела зацепиться в голове да так и пропала, теперь вернулась осознанной:
- Ты окна разгерметизировала?
- Что я... окна?
- Распечатала?
- Да. И балкон.
- Я же хотел сам...
Рябинин поднял ее руку и поцеловал эту выдубленную мойками кожу, чуть пахнувшую хвоей:
- Вот тебе надо сходить к этой мошеннице.
- Зачем? - удивилась Лида.
- Узнать, как со мной обращаться.
- А я знаю.
- И кто ж тебя научил?
- Сердце, - шепотом ответила она.
- Но ведь сердце умеет только любить.
- Да. А любовь уже все умеет.
И з д н е в н и к а с л е д о в а т е л я. Сегодня листал телефонную книгу и удивлялся: какая пропасть научно-исследовательских институтов. Чего только не изучают! Полимеры, цемент, свеклу, огнеупоры, сварку, масличные культуры, полупроводники... Не понимаю, как можно интересоваться состоянием, скажем, цемента, когда рядом живые люди, - их же состояние интереснее. Изучают поведение насекомых, рыб и животных... Опять-таки не понимаю, как можно изучать, например, поведение обезьяны, общаясь ежедневно и ежечасно с людьми... Да ведь человек интереснее! Его поведение нужно изучать, его повадки!
Отступившись от города, зима еще цеплялась за этот парк, который лежал всего в каких-то километрах пяти от окраин. Черные дубы, окаменевшие за зиму, стояли тихо, как стоят деревья поздней осенью или ранней весной, словно чего-то ждали. У земли их стволы проросли плотным мхом и казались укутанными потертым зеленым бархатом. Пегая прошлогодняя трава лежала на земле как настеленная. Круглые ямы и ямки промерзли молочным льдом и ярко белели под теплым солнцем.
Пожилой грузный мужчина медленно брел по безлюдной аллее. Его тяжелое длинное пальто было распахнуто и, казалось, своими широкими полами волочится по грязи. Шляпу он держал в руке, подставив лысую голову теплу. Он частенько сходил с дороги и подолгу вытирал ботинки о сухую траву - тогда смотрел по сторонам дальнозоркими глазами. Людей почти не было: на всех воротах висели объявления, что парк закрыт на просушку. Да и грязь. Людей почти не было, но были птицы, и хотя они свистели, щелкали, прыгали и шумно взрывали воздух где-то вверху, на деревьях, казалось, что ими заполнены все аллеи.
Мужчина вытер ноги тщательнее. Впереди, на грязной, еще не перекрашенной скамейке, сидела женщина. Он осторожно подошел и вежливо кашлянул. Женщина не шелохнулась.
- Здравствуйте, - сказал тогда он. - Я вам звонил...
Она чуть повела головой, вроде бы показывая куда-то в землю. Он пошарил взглядом по вдавленным каблучным следам, по куче прошлогодних листьев, по скамье и увидел рядом с женщиной разостланную газетку. Он сел, заговорив, прихихикивая:
- Верно вы сказали... Мимо вас не пройдешь. С того конца парка видать.
Но ее лица он не видел: его закрывали поля бордовой шляпы, надетой слегка набок и огромной, как колесо.
- Что вы хотите? - спросила женщина низким грудным голосом.
- У меня, Аделаида Сергеевна, дело тонкое, - вздохнул он.
- Разумеется, - поощрила она скорее не словом, а тоном. - С толстыми делами идут в милицию...
- Чтобы понять, нужно в мою жизнь вникнуть, хотя бы на грамм.
- Хоть на килограмм.
Клиент помолчал, решая, не насмехается ли. Но без ее лица было не решить. Тогда он закряхтел, вдавливаясь поплотнее в скамейку.
- Так вам скажу: права мама. Бывало, лупит меня и приговаривает: "Ласковый ребенок две матери сосет, а вот такой урод ни одной не будет". Фигурально говоря, всю жизнь сосал лапу. Папаша тоже был без высшего образования - схватит сапог и меня по голове. Вот и получалось, что в отроческом возрасте поехал я в колонию. А уж потом в моей жизни что ни день, то факт. А они в этом возрасте учились играть на пианинах! И теперь все бренчат.
- Кто?
- Соседи мои, Иванцовы.
- Ну и что?
Поля ее шляпы дрогнули. Он ждал, что Аделаида Сергеевна повернется, но она осталась прямой и неподвижной, как парковый дуб.
- Я же говорил, что у меня дело тонкое. Возьмем квартиру. Я до срока жил, считай, в "тещиной комнате": шаг вдоль - шаг поперек. А ему лет тридцать, ей приблизительно тоже в это время, а у них отдельная двухкомнатная. Почему?
- Ну, уважаемый, с такими вопросами обращайтесь в центральную прессу.
Но он уже не слышал. Подбородок, где, казалось, скопился жир со всего лица, побордовел, как и ее шляпка.
- У меня вместо жизни случились полные нули. В чем я ходил в тридцать-то лет? В ватнике, в кирзовых сапогах шлепал... А он в костюмах полосчатых да плащах импортных. Шуба у него дубленая, а у нее цигейковая - с баранов надрали. Пил-то я что? На поллитру разживешься да на огурец давно просоленный. А они коктейли по субботам тянут... А ел что? Да что достану. Хамсу, к примеру. Эта же свиристелка может вечер пробегать по гастрономам буженины ей подавай. А мою холеру, так называемую жену, за бутылкой пива не выпрешь. Из скотины у меня была одна кошка, да и та сбежала. А у них собака лохматая, красавица, не собака, а прямо кот в сапогах. На чем я езжу? На общественном транспорте. А они "Москвича" купили!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23