Тем временем начала собираться постоянная змеекомпания: Сохадзе, Барсуков, Игорь с Наташкой, Кузнецов из УБНОНа, Вика с Сергеем, Сашка с Галиной. Татьянина мать пекла блины, смахивая слезы — конечно, раненый сын, овдовевшая дочь…
В разгар застолья появился одуревший со сна папа.
Он возник, как призрак убитого махновца: босиком, в нательной рубахе и с четвертью самогона, прижатой к груди.
Гости встретили его дружным ревом — мудрый Татьян ин папа, прикидываясь валенком, за минувшую неделю обаял всех: Игорь и Барсуков, в разное время заходившие к Татьяне, уже свели самое короткое знакомство с абрикосовой, а издатель-бабник звонил по телефону, попал на папу и остался в полном восторге от его анекдотов.
Повторился ритуал, отработанный на писателях: папа наливал всем из неиссякающей четверти, но не раньше, чем гость попробует виски (между прочим, бутылка стоила не меньше сотни долларов) и скажет, что это форменная дрянь, а вот у Петра Ивановича — натуральный напиток. Подзаведшийся от абрикосовой Сохадзе стал рассказывать похабные истории, от которых Татьянина мама скрывалась на кухне, а мужики ржали. Ничего себе — поминочки!
— Я ему налил, — перехватив Татьянин осуждающий взгляд, сообщил отец. — Поставил у портрета стопочку, хлебушка ржаного… Все честь честью, Тань!
— Володька был веселый человек, — подхватил Игорь, — он бы нас не осудил.
Во внезапном порыве Татьяна схватила вертевшегося под ногами Вовчика, обмакнула палец в самогон и дала ему. Крошечный шершавый язычок щекотно завозил по пальцу.
Над столом повисла тишина.
— Присосался… Точно, он! — выдохнула Вика, с мистическим ужасом глядя на котенка.
— Татьяна, кончай портить кота! — прикрикнул ничего не понявший отец, а мама изумленно ахнула:
— Господи, шестидесятиградусная! Я ее в рот взять не могу!
После того как душа Змея таким образом приобщилась к застолью, Татьяна отвела Вику в спальню. Тираж, всученный обманщиком Сохадзе, так и лежал нераспроданный; впрочем, Свинья-Витек, получив свои десять тысяч, подобрел и обещал взять его по нормальной цене.
Татьяне уже не особенно было нужно: деньги у нее появились. Как и у Вики.
Протиснувшись мимо книжного штабеля к шкафу, она достала свою реликвию — разорванную реаниматорами окровавленную тельняшку Змея.
— Еще запах сохранился…
У Вики, ездившей с Игорем и Сашкой на кладбище, глаза и так были на мокром месте, а тут она от души всплакнула. Татьяна жадно смотрела на вторую змеежену: плачешь-то ты, девонька, искренне, но кто же в таком случае рассказывает обо всем рэкетирам?!
Да, Татьяна ее подозревала. После того вечера, когда втроем планировали акцию, ухитрившись ни разу не произнести слово «шантаж». После выполненного по инструкции Змея отхода — эта часть операции была Татьяниным вкладом: нашла проселок и шоссе, разделенные лесополосой, одолжила машину у соседа-композитора…
После того, как деньги появились. Подозревала — и все тут, а иначе какими же змееученицами были бы они обе?
…Вика тихо плакала над тельняшкой с каплями Змеевой крови, и Татьяна подумала, что это придуманное ею испытание на самом деле ни о чем не говорит. Да, Вика не играет, сразу видно: плачет искренне. Но это искренность к Змею. А к ней, Татьяне, Вика может испытывать самую черную ревность. Татьяна и сама все еще ревнует к ней Змея, хотя, казалось бы, после его смерти в этом нет никакого смысла. Итак, Вика — наводчица рэкетиров?
Уже в который раз Татьяна испугалась этой мысли.
* * *
Пока их не было, мужчины перебрались в кабинет и успели задымить воздух до синевы.
— Все как при нем, — говорил Татьяниному отцу Игорь. — Бывало, выйдем из-за стола, набьемся сюда — и до утра ля-ля про армию, флот и мировую литературу.
— Как я люблю этот дом! — влезла Вика. — И запах остался змейский: табак и книги. Как будто он только что вышел и сейчас вернется.
Игорь закручинился, а поскольку кручиниться, не привлекая к себе внимания, было не в его характере, он стал развивать Викину мысль: хорошо бы, мол, все так и оставить, как было при Володьке. Сейчас критики, которым и не снились тиражи «Морского Змея», объявили эти романы ширпотребом. Но в свое время и Некрасова считали ширпотребом, а Есенина так вообще блатарем, а потом они стали классиками. Так что храни, Танька, Володькин кабинет. Может быть, лет через двадцать здесь будет музей писателя Кадышева!
— Таня сохранит, — сказала Вика. — Хорошо, что по завещанию все переходит к ней. Если бы досталось сыну, он бы все здесь переделал. Змей для него чужой, а чужого не жалко.
Предатель Сохадзе стал было утверждать, что Дима Савельев Не такой, он порядочный человек и к памяти отца относится с уважением.
— Помолчал бы, Жора! — зло перебила его Вика. — Ты же это говоришь, чтобы надавить на Таню и поменьше платить ей за переиздания! И меня ты прекрасно понял: я не сказала, что Дима Савельев непорядочный, я сказала, что он чужой. Для него, может быть, лестно быть сыном писателя Кадышева, но любить отца он не может, потому что не знал его. А для Таньки Змей был муж, самый близкий человек! Поэтому я и говорю, что если даже сын здесь ничего не тронет и привинтит везде мемориальные таблички, он разрушит дух этой квартиры! Ты думаешь, он позвал бы нас на сороковины — нас, чужих ему людей?.. Хотя тебя, Жора, позвал бы, ты везде без мыла влезешь.
Татьяне стали абсолютно ясны мотивы второй змеежены: Вика по-кошачьи привязана к этой квартире, она хочет приходить сюда в гости и, конечно, не сегодня завтра попросит на память какую-нибудь вещицу Змея.
Самые обычные женские желания. Поменяйся они с Викой ролями, Татьяна хотела бы того же.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107