- Очень хорошо, - одобрил я его инициативу. - И чем же мы будем пополнять биоэнергетический запас организма?
- Простите, но здесь такой бедный выбор, - ответил он разочарованно. Я заказал осетрину, салат Оливье, купаты, телятину с грибами и бутылку сухого Мартини.
"Слышали бы тебя сейчас, дорогой, бастующие учителя. Они бы уж точно не одобрили бы твой выбор", - подумал я, но вслух сказал небрежно:
- Сойдет. У меня есть предложение - перейти на ты. Ведь мы почти ровестники. Сколько тебе?
- Двадцать пять.
- Ну вот видишь. А мне двадцать шесть. Ты не против?
- О, да! Я с большой радостью.
- Как поживает Валентин Иванович? Все также благодушен и беспечен? Все также верит в правоту своего дела и мечтает занять пост министра финансов в новом правительстве?
Глаза Архангельского беспокойно забегали. Кажется, он начинал уже догадываться об истинной причине нашей встречи, обставленной таинственностью и секретностью.
- А откуда вы об этом узнали? - осторожно спросил он, ещё больше кося.
- Вениами, мы ведь с тобой договорились! - почти искренне возмутился я.
- Извини. Откуда тебе об этом известно?
Я не решился отказать себе в удовольствии потянуть паузу.
- О чем?
- Ну, об этом?
- Правительстве что ли?
- Да, - кивнул Архангельский. - И о том, что Валентин Иванович мечтает занять пост министра финансов?
- Дорогой друг, в отрочестве я был занесен переменчевой судьбой на северо-восток США в штат Огайо, где служил послушником в местном аббатстве. Отец настоятель Максимилиан Дальский, мудрый, надо сказать, был человек, часто говорил нам: "Дети мои, не пытайтесь выглядеть умнее, чем вы есть на самом деле. Не старайтесь перехитрить самого Бога. Все ваши попытки тщетны. Ибо нет ничего тайного, чтобы не стало явным". С тех пор я всегда следую заветам мудрого Максимилиана. Надеюсь, ты понял, о чем я хочу сказать?
После моей речи Архангельский почувствовал себя ещё более неуютно. У него даже руки занервничали, - быстро-быстро зашарили по столу, схватили для чего-то солонку, повертили, открыли пробочку и высыпали всю соль прямо на скатерть. Отчего Вениамин до того сконфузился и растроился, что едва тут же не разревелся, как худая девчонка.
Отчаявшись дождаться от него ответа, я решил напомнить ему о своем существовании.
- Так ты понял аллегорию моего рассказа?
- Прости, но я что-то не совсем... К чему ты это? Извини!
- Ну, зачем же ты так, Веня, - непринужденно рассмеялся я и погрозил ему пальцев. - Хитрован какой! Уж не собрался ли ты перехитрить самого Бога? Нехорошо! Я был о тебе лучшего мнения.
Если до этого у Ахгангельского и оставались какие-то сомнения относительно моей информированности, то сейчас они полностью исчезли. Он понял, что уличен и надо сдаваться.
- Это вам сказал Афанасий Ефимович? - жалко пробормотал он побелевшими губами.
- Нет, об этом мне поведали менты, которым ты сдал всю верхушку, вкупе со своим любимым тестем. Что за наивный вопрос, Веня? Кто мне мог все это рассказать, как не мой приемный папан, воровской авторитет с симпатичной кличкой Туча. Для него было откровением прочитать в деле твой протокол допроса. Очень опечалил ты его этим, Веня. Очень. Он потом долго ещё из-за этого переживал. Да.
Однако, если быть до конца откровенным, то никакого протокола допроса Архангельского в деле Ступы не было, а следовательно, тот ничего не знал о показаниях этого маменькиного сынка. Протокол этот был своевременно изъят из дела. Но об этом знал лишь очень узкий круг работников ФСБ. А потому, естественно, не мог знать Вениамин. Именно на этом и строилась моя вербовка нового ценного агента.
Архангельский наконец не выдержал и горько расплакался. Сидел передо мной, такой жалкий, мокрый и разнесчастный, что я невольно ему посочувствовал. В нашей деревне Спирино о таких говорили - пакостливый, но трусливый. Ждал, пока он выплачет все, что его угнетало. Ждать пришлось долго.
Официант принес заказ и принялся ловко выставлять на стол тарелки, горшочки, бутылку.
- Я вот тут соль, - покаянно сказал Вениамин, указывая на белую горку соли и хлюпая носом.
Официант страшно удивился. Создавалось впечатление, что клиент расстроился именно из-за этой просыпанной соли.
- Ничего страшного, - успокоил он Венивамина, достал салфетку и смахнул соль на пол. - Приятного вам аппетита! - пожелал он нам и удалился.
Наконец, Архангельский перестал плакать. Достал носовой платок, вытер лицо, высморкался. Спросил:
- А почему Ступа ничего не сказал Валентину Ивановичу?
- И никогда не скажет. Он питает к нам отцовские чувства. И потом, ни в его характере закладывать.
- А вы... то-есть ты? - с надеждой спросил Архангельский.
- Я - совсем другое дело, - ответил, жизнерадостно улыбаясь. У этого хлюпика не должно оставаться никаких иллюзий относительно своего будущего. - Видишь ли, Веня, я с детства завидовал таким, как ты, - обласканным судьбой и состоятельными родителями. И обида эта до сих пор не прошла и занозой сидит в сердце и требует отмщения. Поэтому, извини, но я тебя сдам с привеликим удовольствием.
- Что же мне делать? - спросил Вениамин, готовый вновь расплакаться.
- Даже не знаю, что и посоветовать, - развел я руками. Выдержав должную паузу, продолжал: - Впрочем, есть тут у меня одна идейка.
- Что за идея?! - ухватился он за мои слова, как голодная шавка за мясистую кость.
- Если поможешь мне в одном деликатном деле, то будешь жить долго и счастливо. Это я тебе могу гарантировать.
- Что я должен делать? - с готовностью отозвался Архангельским. Лицо его возбудилось и пылало теперь верноподданническими чувствами, а глаза сияли в сумерках беспросветных будней, как огни взлетно-посадочной полосы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106