Его породистое лицо вновь было лучезарным и безмятежным. Он понял, что крутой сибирский уокер, вовсе не крутой, если из-за ерунды ведет себя как какая-нибудь нервная институтка.
— Фу, как грубо! — сказал он с сожалением. — Я, Дмитрий Константинович, был о вас лучшего мнения.
— Я тоже, — хмуро пробурчал я.
— Что — тоже? — не понял Петров.
— Я тоже был о себе лучшего мнения.
— Оригинально! — рассмеялся Петров.
Но тут, слава Богу, объявили рейс на Москву и свой позор я переживал в одиночку.
В Москве у трапа самолета нас поджидал почетный эскорт из двух черных «Волг». Я, дуралей, ещё подумал: «Совсем мафия обнаглела! Никого не боиться». В одну «Волгу» сел я с молчунами, в другую — Петров. Там ещё кто-то сидел, но из-за тонированных стекол я рассмотреть не смог.
И мы поехали. И… приехали! Вопрос на засыпку: куда бы вы думали? Ни за что не догадаетесь. На Лубянку!
Ни фига, блин, заявочки, да?! Мамочка родная, роди меня обратно. Это что же получается? У них все схвачено, за все заплачено! Так что ли? Что это все значит? А значит это, что мы уже давно, даже не по уши, а по самую маковку сидим в дерьме и выбраться из него без посторонней помощи у нас нет никакой возможности. И если прежде героически борясь с мафией, как говорится, не щадя живота своего, я всегда ощущал за спиной мощь родного государства. То с кем я буду, извините-подвиньтесь, бороться сейчас? С самим государством? А не слишком ли хил я здоровьем для такой борьбы? И тут я понял до какой степени неправ. Мы с парнями во главе с нашим замечательным шефом и генералом от прокуратуры Ивановым боремся не с государством, а за государство, власть в котором временно захватили разного рода дешевки, купленные на корню сосновскими, лебедевыми и прочими олигархами, разбогатевшими на тотальном и совершенно бессовестном ограблении народа. Но так не может долго продолжаться. Иначе… Иначе, туши фонари, будет полный мрак. Неужели мы окончательно профукали страну? Жуть! А ещё кричали: «Эра милосердия! Эра милосердия!» Крикуны! Пачкуны! Бумагомаратели гребанные! С кем говорить о милоседии? С сосновскими и лебедевыми? Они с удовольствием это послушают. Они любят слушать о милосердии там, о гуманности, человеколюбии, сердечности и прочем, держа фигу в кармане. Нет, не до милосердия и гуманизма сейчас. Как говорится, — не до жиру, быть бы живы. Этих гаденышей надо бить без всякой пощады и сожаления, бить, чтобы другим не повадно было, бить до тех пор, пока не сдохнут. И вот тогда… Тогда мы и поговорим об этом… Как его? Ну, только-что я его называл, красивое такое слово?… О милосердии, вот. А я брошу ругаться и буду говорить исключительно красивые и исключительно литературные слова. Честно.
А потом мы поднялись на шестой этаж и протопали по длинному коридору до двери с номером 67. Других обозначений на ней не было. Петров открыл дверь ключем. Кабинет от коридора отделял небольшой тамбур и две двери.
«Моих криков не будет слышно», — отметил я про себя как бы между прочим.
Петров окинул кабинет взглядом, будто хотел убедиться, все ли на месте и, проговорив:
— Ну, вы тут потолкуйте, — вышел.
И только тут я по настоящему рассмотрел молчунов-мастодонтов и мне стало совсем скучно. Нет. это не люди, это биологические машины, специально изготовленные для членовредительства. Определенно.
И вот один из них, тот, кого Петров называл Сашей, стал говорить:
— Ну что, артист, будем признаваться или как?
— Вы, ребята, сначала скажите, в чем я должен признаться? Я со своей стороны обещаю рассмотреть ваше предложение и подумать.
— Ты, Саша, разве не видишь, что он над нами издевается, — заговорил и второй мастодонт.
И я понял, что никакого допроса, на который я надеялся, не будет. Он программой этих ребят не предусмотрен. Их задача была проста, даже тривиальна — избить меня до полусмерти. Зачем и почему? — они не задумывались. Значит так надо. Начальство знает. «Жираф большой, ему видней». Вот именно.
И они не спеша, основательно принялись за дело. Это был не допрос, а сплошной мордобой. Сначала один держал меня за плечи, не давая упасть, а второй отрабатывал на мне удары, как на боксерской груше. Затем они менялись местами. Были и перерывы. Они садили меня в кресло и Саша спрашивал:
— Ну что, артист, будем признаваться или как?
— Ребята, — жалобно шлепал я разбитыми губами, пытаясь достучаться до их каменных сердец, — как вам не стыдно?! Вы же присягу принимали. А кому служите? Я ведь такой же оперативник, как и вы. За что же вы меня?
— Саша. ты же видишь, что он над нами издевается, — говорил второй. В процессе нашего плотного контакта я выяснил, что его зовут Игорем.
И мое избиение продолжалось. Били они профессионально и равнодушно, будто выполняли пусть не любимую, но необходимую работу. И я на них по большому счету даже не сердился. Им дан приказ. Они его выполняют. Только и всего.
А потом я потерял сознание.
Глава девятая: Следствие 1.
Утром Олег Дмитриевич предложил съездить за Ириной и привезти её на дачу. Калюжный согласился и пошел звонить жене, чтобы предупредить. Но телефон не отвечал.
«Странно, где же она может быть в семь часов утра?!» — с тревогой подумал он. Он подождал с полчаса и вновь позвонил — тот же результат. И Эдурад Васильевич понял, что с женой что-то произошло. Воображение рисовало самые страшные картины, так как он знал с кем имеет дело.
Друганов его сообщение встретил внешне спокойно, сказал:
— Не нужно, Эдик, паниковать раньше времени. Вполне возможно, что в квартиру попытались проникнуть и она вызвала милицию.
— В таком случае, где она? Почему её нет в квартире?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98