— Но прежде, старший лейтенант, вы должны выполнить приказ! — заорала рация.
— Но для этого мне придется положить весь взвод, товарищ подполковник, — попытался возразить взводный.
— Разговорчики! Вам что неясно?! Вы должны выполнить приказ! — надрывалась рация. Надовалась, захрипела: — Иначе… — Дальше пошла отборнейшая матерщина, закончившаяся словами: — я вам не позавидую!
И выполняя тот дурацкий приказ Чугонов истошно, будто хотел разорвать криком душу, в отчаянии заорал:
— В атаку! За мно-о-ой! — Вскочил, но попав под жесткий, шквальный автоматный огонь «духов» уже мертвым упал на землю. Одна пуля угодила ему в голову, другая — в грудь, третья — в плечо.
После смерти взводного, Он, как замкомвзвода принял командование на себя.
Позже Он пытался забыть тот день, навсегда вычеркнуть из прошлой и будущей жизни, но подлюка-память, будто издеваясь над Ним, вновь и вновь возвращала Его к тому кошмару, заставляла в который раз все пережить. Крики, стоны, вопли, мат, проклятья! Грязь, слезы, сопли, зубовный скрежет! Запах гари, дыма, мочи, крови! Как не похоже все это на то телевизионное шоу, которое Он видел прежде. От этого содрогались и ежились даже камни. И лишь люди, ослепленные яростью и ненавистью продолжали убивать друг друга. За что? Про что? Кто здесь был правым? Кто — виноватым? Никто из них над этим не задумывался. И лишь сволочное эхо потешалось над людьми, будто на все знало ответы.
В десяти метрах от Него взорвалось граната. Одновременно раздался короткий крик, перешедший в стон и крик:
— Помогите!
По голосу Он узнал Обнищенко. Подполз. Анатолий лежал на спине. Грязное лицо его было жалобным и по-детски растерянным:
— Посмотри, что у меня с правой ногой, — попросил он, плача. — Я её совершенно не чувствую!
Но ноги у парня уже не было. Она была оторвана почти по бедро, даже нельзя было наложить жгут, чтобы остановить кровь. Вместо ноги была страшная кровавая масса, белели кости и сухожилия, От бессилия хоть чем-то помочь этому большому доброму парню, мечтавшему вернуться в родную деревню и жениться на хорошей девушке Насте, Он прокусил себе руку и выплеснул наружу всю клокотавшую в Нем ярость к тем, кто послал их на эту бессмысленную и никому не нужную войну, в протяжном безысходном крике:
— Гад-ы-ы!
Вскоре пуля крупнокалиберного пулемета нашла и Его, ударив в спину. В тот самый момент Он навсегда потерял собственное Я. Он лежал и чувствовал, как чужие холодные камни впитывают тепло его тела. И тогда Он поклялся, что если выживет, то обязательно отомстит за погубленный взвод — Мишу Чугунова, Толю Обнищенко и всех остальных замечательных парней, каждого из которых не стоили все грязные политики мира вместе взятые. Сквозь плотную пелену сознания Он видел бродивших меж трупов ребят «духов». Они о чем-то переговаривались, смеялись, собирали оружие. Его они не пристрелили лишь потому, что посчитали мертвым. Больше Он ничего не помнил.
Пришел в себя лишь в госпитале. Там он и увидел позорный выход русских, нет, тогда ещё советских войск из Афганистана, обставленный, как всегда, торжественно и помпезно, и мучился вопросами: за что, про что отдали жизни тысячи и тысячи его сверстников.
С того дня прошло уже более пятнадцати лет, но за все эти годы он ни разу не позволил своему Я выйти наружу, хоть как-то заявить о себе. С прошлым было покончено раз и навсегда. Он был охотником, идущим по следу будущих жертв. Он был в стае. Но он был и над стаей, так как решал свои задачи, отличные от задач стаи.
Глава четвертая: Беркутов. Захват.
В детстве, помню, была такая игра, когда крепкие ребята становились в круг и принимались толкать более слабого пацана к друг другу, при этом кричали: «Ищи пятый угол!» Она так и называлась — «Пятый угол». Согласен — игра дурацкая, обидная, издевательская. Почему я её вспомнил? А потому, что после рассказа Тушканчика сам оказался в шкуре того самого хилого подростка и понял — до чего же это хреново. Эти гребанные олигархи толкают всех нас в спину от одного к другому да ещё издеваются, гады: «Ищите пятый угол?» И так мне стало люто и нехорошо, такая внутри мутота поднялась, так захотелось встретить хоть одного из них и, если его мордовороты не дадут морду набить, то хоть плюнуть в его наглые шары — все бы полегчало. Но я прекрасно понимал, что подобный счастливый случай мне вряд ли предоставится в ближайшей перспективе, В моем распоряжении оставался единственный проверенный способ — напиться. Но поскольку пить одному не хотелось, я отправился к Сереже Колесову.
К счастью, я застал его за своим рабочим столом сосредоточенно грызущим карандаш. Это говорило о том, что мой друг думает. А так как этот процесс у Сережи трудный и медленный, то можете представить, сколько он за свою жизнь загрыз к шутам этих бедных карандашей. Тьмы, тьмы и тьмы. Определенно.
— Привет, мыслитель! — приветствовал я его.
— А, это ты, Дима? — с трудом оторвался он от своих мыслей, глядя на меня, как глупый орангутанг — на свое отражение в зеркале, — а этот, мол, откуда взялся? — Здравствуй!
— Ты, Сережа, сейчас здорово похож на Аристотеля, но только когда тот пребывал ещё в эмбриональном состоянии.
— Трепач! — усмехнулся Колесов. — Слушай, у них на заводе одно убийство за другим. Представляешь?!
Сергей сейчас мучился над решением вопроса — почему киллеры сказали Виноградовой назвать номер «БМВ» даректора Электродного завода.
— Не бери в голову. Нам бы со своими расхлебаться. Есть предложение выпить.
— А что за повод?
— У меня плохое настроение.
— Это не повод, а причина. Причем, односторонняя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98