— Вот всем этом меня смущает лишь одно обстоятельство — почему киллеры оставили в живых такую важную свидельницу? — сказал Колесов.
Его тут же поддержал Рокотов:
— Сергей Петрович прав. Действительно — почему?
— Я и сам пытался ответить на этот вопрос, — сказал Говоров.
— Ну и? — выжидательно посмотрел я на Андрея.
Он пожал плечами.
— И ничего путнего придумать не смог.
— Что скажут другие? — спросил я.
— А не водит ли нас эта дамочка за нос? — высказал предположение Беркутов.
— С какой целью? — спросил Рокотов.
— А фиг её знает, — пожал плечами Дмитрий. — К примеру, чтобы сбить нас с пути, заставить искать там, где искать нечего.
— Версия интересная. — Я повернулся к Говорову. — А что ты скажешь, Андрей Петрович?
— Не знаю, — пожал он неопределенно плечами. — Но только Виноградова показалась мне искренней. Впрочем, чем черт не шутит. Отвергать версию Беркутова я не берусь. Возможно, в дальнейшем именно он окажется прав.
— А что так мрачно и обреченно? — спросил я, кое-что заподозрив.
— Вам показалось, — ответил Андрей и, как не старался, не смог скрыть смущения. И я понял, что мои подозрения не беспочвенны.
— Роман Владимирович, — обратился я к нашему Добрыне, — и какова же эта Виноградова?
— Как это? — растерялся Шилов, вскочил, уронив с колен папку.
— Наверное, молода и красива?
— Ах, это… Да вроде бы.
— Я так и думал, — понимающе вздохнул я и красноречиво посмотрел на Говорова. Все заулыбались, поняв мой довольно прозрачный намек, а Андрей явно забеспокоился.
— Нет, это не вэрба магистри (слова учителя), — проговорил он с сожалением.
— Это ты о чем? — спросил я невинно.
— Знаете, что говорили древние греки по этому поводу?
— Сгораю от любопытсва. Да, думаю, и другим это будет полезно узнать. Просвятите.
— Нихиль пробат, кви нимиум пробат (ничего не доказывает тот, кто доказывает слишком много).
— Очевидное не нуждается в доказательствах, — снисходительно усмехнулся я.
— Квод волюмус, крэдимус либэнтэр (мы охотно верим тому, чего желаем), — печально проговорил Андрей, а весь его облик выражал оскорбленную добродетель.
— А желаем мы очень многого, — в тон ему ответил я. — Особенно при отсутствии тормозов.
— Что ты, Сережа, прицепился к парню? — решил вмешаться в наш затянувшийся диалог с Андреем Рокотов. — Как на прежнем партсобрании, честное слово!
— Почему вы, полковник, позволяете себе вмешиваться в мой воспитательный процесс?! — «возмутился» я. — Я же в твой не вмешиваюсь. И вообще, мне странно слышать это именно от тебя, поборника нравственности.
— Ты для этого нас и собрал?
— И для этого тоже… Какие будут предложения относительно Самохвалова и этой… современной Гретхен?
— А может быть у директора завода машину угнали, — высказал предположение Колесов.
— От него не поступало заяления об угоне, — ответил Говоров. — Я проверял.
— Возможно, он сам о нем не знал.
— Ну, это, Сережа, уже из области фантазий, — усмехнулся Андрей.
— А что если преступники сменили номер, чтобы его подставить? — не сдавался Сергей.
— Вот вы, Сергей Петрович, это и проверите, — сказал Рокотов. — И вообще, выясните о нем все. При необходимости, установите наружное наблюдение.
— Слушаюсь.
— Да, но что же нам делать с Виногорадовой? Андрей Петрович, ты не собираешься с ней в ближайшее время встретиться, — спросил я, как бы между прочим.
— Нет. Но если мне будет приказано, то я это сделаю.
— Вот-вот, сделай, голубчик, уважь старика. И вообще, поработай с этой красавицей как следует. Я очень на тебя расчитываю.
— Будьте спокойны, Сергей Иванович, не подведу, — очень серьезно ответил Говоров.
Все, кроме Романа Шилова (до него всегда доходило с опазданием), рассмеялись.
— Теперь вся информация должна сосредотачиваться у меня, — сказал я.
— А что так? — спросил Рокотов.
Я встал, одернул генеральский китель и торжественным голосом провозгласил:
— Отныне командовать парадом буду я. Нутром чую, что мы начинаем самое широкомасштабное дело и всех нас ждут нелегкие времена. Но потому-то мы с вами и избрали такие профессии, что не можем сетовать на обстоятельства и трудности. Главное — преодолеть их.

Часть вторая. Противостояние.
Глава первая. Разговор с Варданяном.
А ночью… Никакого покоя от этого, ага, не стало. Ночью Виктор Ильич проснулся от музыки. Будто кто на этой… Как ее?… На скрипке. Будто кто на скрипке. И мелодия такая… печальная. За душу, ага. Будто хоронили кого. Жутко! Сердце того, заледенело, ага. А за окном ветер. Когда все кончится?! Открыл глаза. А в углу этот. В кресле этот сидит. Зрачками красными… Зрачками сверкает. И Сосновский понял, что теперь уже не того. Не уснуть теперь ничего. Устал! Так жалко себя… Жалко себя стало. Таким несчастным и жалким себя… Почувствовал себя. И он заплакал.
Этот встал, подошел, сел к Сосновскому на кровать, проговорил своим скрипучим… голосом проговорил:
— Экий ты, Витя, право, размазня! Такие дела делаешь, а ведешь себя как последний сукин сын — смотреть неприятно.
— Скажите — зачем вы ко мне?!… Привязались зачем?! Мучите зачем?! Что я вам? Сделал что? Оставьте вы меня… Пожалуйста, а?!
И Виктор Ильич понял, что это уже не этот… Это уже не сон. Там мысли плавно. И слова им того… Соответствовали им. А тут… Тут мысли впереди… Бежали впереди. А слова не поспевали, запинались, ага.
Этот снисходительно… Рассмеялся снисходительно. И голосом, каким с детьми, говорят с детьми:
— Нет, Витя, не для того я с тобой столько возился, чтобы вот так вот — взять и оставить. Да ты успокойся. Я не вижу причин для паники. Все идет отлично.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98