Нет, этот малый неисправим. Ему хоть гол на голове теши. Потаеву вспонился двадцатилетний сын Эдуард — студент математического факультета университета. Вот кому было бы полезно пообщаться со Снегиревым. Сын уже давно беспокоил Петра Эдуардовича. Этакий бука — замкнутый и малообщительный. Не знаешь — что у него на уме, к чему стремится? Живет, — будто одолжение делает. А здесь такой фонтан слов, энергии, юмора. Таких любят. Этот малый далеко бы мог пойти. Жаль, что впутался в столь опасные игры. Сейчас бы он, Потаев, за жизнь этого весельчака и гроша ломаного не дал бы. Вот такая грустная арифметика получается. Неужели он этого не понимает. Нет, он совсем неглупый малый — должен понимать. Тогда отчего столь беспечен? Непонятно.
— А что вы сами думаете обо всем этом? — спросил Потаев.
— Думаю, что господин Сосновский не до конца поверил в мою искренность и желание оказать ему посильную помощь. Скажу больше — он совсем этому не поверил, да и, судя по всему, — это ему и не нужно. Все остальное — из области фантазий и предположений. Но если он отпустил меня живым, значит это ему почему-то нужно. Такой ответ вас устроит?
— Вполне. — Малый был с головой. Жаль было бы потерять такую голову. А к нему он прибежал за помощью и защитой. Это очевидно. Решил проверить. — А зачем вы пришли ко мне?
— Во-первых, рассказать все начистоту, что со мной случилось. Дикси эт анимам левави (сказал и облегчил тем душу).
— А во-вторых?
— Во-вторых, хочу у вас просить помощи и защиты. Так уж получилось, что среди восьми миллионов москвичей, вы единственый, знакомый мне человек, кто может мне реально помочь.
— Хорошо. Я обещаю подумать над вашим предложением. Что-нибудь придумаем. Скажите, Максим Казимирович, вы сознательно сказали Сосновскому о разработках далневосточной нефти, или просто — не выдержали пыток?
— Милостивый государь, — принял оскорбленный вид Снегирев, — будем считать, что я не слышал ваших последних слов, а вы их не говорили. В противном случае, я потребую у вас сатисфакции!
— Будем считать, — усмехнулся Потаев и покачал головой. — Тогда объясните, что вы надумали?
— В разговоре с этим черным хомункулюсом мне пришла в голову великолепная мысль: если хочешь навсегда покончить с врагом — сделай его своим, фигурально выражаясь, другом.
— Не понял? Объясните.
— Предложите ему участовать в разработке прибрежного шельфа.
— И тем самым ещё больше усилить его позиции. Так что ли?
— Странные люди! — сокрушенно вздохнул Снегирев. — Никогда не удовлетворяться услышанным. Всегда ищут в твоих словах какой-то тайный смысл. Петр Эдурдович, я разве говорил об усилении позиций господина Сосновского? Я только говорил об его участии. А участие совсем не предполагает результаты. Верно? У вас там наверняка уже есть разведанный и заброшенный участок. А из бесперспективного участка гораздо легче сделать «перспективный», чем наоборот. Или я не прав? Если я не прав, то пусть старшие товарищи меня поправят.
— Но это потребует определенного времени и затрат, — раздумчиво проговорил Потанин, загораясь идеей Снегирева.
— Думаю, что с вашими возможностями, это не составит вам большого труда. Но зато положительный результат от этой акции очевиден. Во-первых, этой акцией вы достигните определенного паритета в ваших отношениях. Во-вторых, в то время, когда Сосновский вбухает силы и немалые деньги в разработку «нефтеносного» участка и будет рвать на своей плешивой голове последние волосы к неописуемому восторгу его многочисленных «поклонников», вы спокойно будете гнать по трубам новую нефть в ближнее и дальнее зарубежье. По моему, игра стоит свеч.
— Что ж, идея интересная. Я обязательно над ней подумаю. А сами вы, Максим Казимирович, решились вложить миллион в новое месторождение?
— Я все ещё думаю, Петр Эдуардович. Может быть у меня этого миллиона больше никогда в жизни не будет. Страшно с ним расставаться. Когда он лежит в банке — это миллион. Когда же его пускаешь в дело, то это уже вроде и не деньги.
— Никак не ожидал от вас подобной нерешительности. А правда, говорят, что вы совершили побег из колонии особого режима, убив при этом охранника?
Снегирев с ответом не спешил. Достал сигареты. Закурил. Прямо и дерзко посмотрел в глаза Потаева. Усмехнулся.
— Ваша осведомленность делает вам честь. Если вам об этом сообщил ваш шеф безопасности, то это совсем не значит, что обо мне говорят на каждом углу. И потом, я не совсем понимаю причину вашего, мягко говоря, некорректного вопроса? Если им вы имели аминус инъюрианди (намерение нанести обиду), то зря старались. Ибо я ничего в мире так не ценю, как личную свободу. Стражников много, а свобода одна.
— Да нет, это я так... Извините! Что ж, не смею вас больше задерживать.
После того, как за Снегиревым закрылась дверь, Потаев встал из-за стола и, чтобы размять затекшие ноги, прошелся по кабинету. И все же не все ясно с этим парнем. Далеко не все. Не мог такой парнишка просто так убить человека. Не мог. Что-то здесь не то. Но каков молодец! Его идея просто великолепна. Жалко было бы терять такую светлую голову.
Потаев вызвал шефа службы безовасности Кирсанова Виталия Семеновича, бывшего полковника ГРУ, человека проверенного и надежного, полностью разделявшего убеждения своего патрона. Кирсанову было пятьдесят два года, но выглядел он подтянуто, молодцевато и больше сорока пяти ему никто не давал.
— Сейчас у меня был Снегирев, — сообщил Потаев.
— Кто?! — удивленно переспросил Кирсанов. — Этот молодой, да ранний рецидивист, сбежавший из колонии?
— Он самый, — подтвердил Петр Эдуардович.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107