Почему именно её — он понятия не имел. Сейчас он её не увидел и понял, что с того момента, когда он в последний раз смотрел на ночное небо, у него основательно подсело зрение. Стареем, однако.

Часть вторая: Одинокий волк.
Глава первая: Из рукописи романа «Дикий берег».
...Главный идеолог ордена, ректор академии Анкендорф умирал медленно и трудно. Я все чаще стал ловить на себе завистиливые взгляды рыцарей ордена. Ходили упорные слухи, что я займу место Анкендофа и стану по существу вторым человеком. Я не пытался развеять эти слухи. Зачем? К тому же уже давно был готов, что это рано или поздно случится. На десятый день болезни Анкендорфа я был вызван к нему.
Главный рыцарь лежал в своей огромной спальне, мрачноватым убранством выполненном в бледно-лиловых тонах напоминающей усыпальницу дворянского рода. Это впечатление усиливали маленькие окна-бойницы, через которые едва проникал дневной свет. На стоящей у дальней стены деревянной кровати под лиловым атласным одеялом лежал Анкедорф, или то, что от него осталось. По обе её стороны стояли два слушателя академии с исполненными значимости лицами. Я подошел, и моим глазам открылась жалкая картина. Его исхудалые руки с вдувшимися огромными венами, лежавшие поверх одеяла, были в непристанном движении. Они будто что-то отгоняли от тела, видимое только самому Анкендорфу. Смерть уже отметила его бледно-землистое лицо своей печатью. Оно заострилось, а некогда тучные складки подпородка теперь обвисли сморщенными мешочками. Тонкие синие покусанные губы что-то шептали. Чтобы расслышать, я низко наклонился и расслышал:
— Мы рады, мой мальчик.
— Здравствуйте, патрон! Рад видеть вас в добром здравии, — солгал.
Он лишь слабо печально улыбнулся и вяло махнул рукой.
— Не надо этого... С нами все ясно. Мы не о себе... О вас. Вчера разговаривали с самим. Вопрос о вашем назначении на наше место решен. Поздравляю, мой мальчик!
Свершилось! До великой цели остался всего один шаг! Однако, радости своей ни жестом, ни мимикой не выказал. Ответил сдержанно:
— Не надо об этом, патрон. Вы поправитесь. Обязательно. Я искренне этого желаю.
По его дряблым щекам потекли слезы. Слизняк! От его былого спокойствия и величия не осталось и следа. Прежде была лишь театральная маска, скрывавшая трусливую сущность главного идеолога ордена. Мне неприятно было на него смотреть. Понял, что он панически боится смерти. Боится того, что последует за ней. Это разительно отличалось от того спокойствия и хладнокровия, с какими принял смерть убитый мной год назад старик — предшественник Анкендорфа на посту главного идиолога. Неужели тот был прав? Нет! Я запретил себе об этом думать.
Костлявый палец Анкендорфа указал в дальний угол комнаты. Слабым дрожащим голосом он проговорил:
— Вот она... Стоит. — Глаза его с расширенными от ужаса зрачками были безумны.
— Там никого нет, Наисветлейший. Успокойтесь.
Но он не обратил на мои слова никакого внимания.
— Смерть наша... Стоит... Как страшно! — прохрипел. И вдруг тонко по-щенячьи заскулил.
Меня заколотило от омерзения. И это трясущееся от страха ничтожество было многие годы моим духовным наставником! Сволочь! Даже смерть не может встретить с достоинством. Неужели же все же был прав тот старик?! Как мерзко на душе! Как холодно,
Он долго безобразно плакал. А я смотрел на него обуреваемый сомнениями. С каким наслаждением я бы перерезал ему сейчас горло.
Наконец Анкендорф успокоился. Сказал:
— Наклонитесь ближе, мой мальчик.
Приблизил ухо к самому его рту.
— Знаете о чем мы жалеем? — прохрипел он.
— О чем?
— Что у нас нет такого вот сына, как вы! После нас никого и ничего не осталось... Страшно!
Эти его слова пронзили мне сердце навылет. Что?!! Что он говорит?! Что же он такое говорит?! Ничтожество! Мерзкий, гнусный, страшный старик! И не в состоянии больше выносить эту пытку, я зло выругался и зашагал прочь.
А ночью мне приснилась мама. Она гладила меня по голове теплыми, мягкими руками и ласково говорила: «Спи, мой хороший! Спи! Ты очень устал. Все будет хорошо. Все будет замечательно. Отдохнешь, и все пройдет. Спи.» Я лежал, положив голову ей на колени и смежив веки, умиротворенный м счастливый. Так хорошо мне ещё никогда не было. А мама все говорила и говорила. Я уже не мог разобрать слов. Голос её напоминал журчание горного ручья или шелест листвы на ветру, говорящих о великом таинстве бытия. Я пытался разобрать слова, вникнуть в их смысл. Но они вырывались из моего сознания и уносились куда-то далеко, далеко, туда, где над грешной Землей вставало огромное светило.
Проснулся в холодном поту. За долгие, долгие годы мне впервые стало по настоящему страшно. Как же это?! Что же это?! Такой надежный и прочный фундамент, на котором я строил свою жизнь, неожиданно дал трещину и все в одночасье полетело к черту, в тартарары. Как же быть дальше?! Чем жить?! То, что, казалось, вытравил из себя раз и навсегда, неожиданно вернулось. Я гордый! Я свободный! Я великий! Ха-ха! Петух, возомнивший себя орлом. Дерьмо собачье! Такое же ничтожество, как подыхающий Анкендорф. Как же холодно внутри. Какой собачий холод! Зябко. Одиноко. Жутко. И ласковые руки мамы в пылающем сознании. Сволочи! Я кажется схожу с ума. Неужели же я проиграл жизнь?! И пошли бы они все!...
Глава вторая: Телефонный разговор.
Воображение Сергея не на шутку разыгралось. Оно рисовало картины одну мрачнее другой. Но везде Светлана виделась истерзанной, умирающей. Как тяжко! Даже зануда Иванов, в другое время не упустивший бы случая позлорадствовать, сейчас сочувствовал ему.
Как же он смертельно устал!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110