Впервые Марк увидел, какое у этой женщины усталое лицо. В молодости, очевидно, она не была красавицей, как ее дочь, но особенные, как бы заостренные книзу линии лица Манечки делали его похожим на быстрый карандашный набросок, сделанный талантливой, но сдержанной рукой. Все краски, многократно усиленные, достались Лине; ростом она пошла скорее в отца, и миниатюрная Мария Владимировна выглядела рядом с дочерью как тень в полдень, когда солнце стоит в зените. Однако в этой маленькой женщине бурлила кипучая энергия, и Марк догадывался, что Манечке ни разу в жизни не приходила в голову мысль обратить ее потом на себя. Ее хватало лишь на то, чтобы изредка обновлять гардероб да чудовищным усилием воли бросить курить. (Прекратив курить, она располнела, но не утратила единственное, чем ее одарила природа, — идеально вылепленную, очень женственную фигуру.) Сейчас Манечке было около сорока, она все еще подкрашивала свои светло-русые волосы и делала раз в два месяца маникюр, когда забегала подстричься у знакомой парикмахерши по соседству с домом. И всегда, всю жизнь была крайне аккуратной, а стесненность в средствах сделала ее маньяком чистоты.На этой почве она вела неутихающую войну с Линой. Марк никак не мог понять, глядя на настороженную женщину с бледным, будто слегка стертым лицом, что же оно ему напоминает, пока не вспомнил: тонкий полупрозрачный листок рисовой бумаги, который он однажды держал в руках, — тот выпал из иллюстрированной книги, изданной в прошлом столетии.— Слушаю вас, — пробормотала она, не поднимая глаз. В тишине было слышно, как на кухне что-то со звоном разбилось. Мария Владимировна слегка вздрогнула.— Дело в том, что я пришел просить… вашего согласия на мой брак с Линой, — сказал Марк, сдерживая себя, чтобы не оглянуться на дверь.— Вы не разыгрываете меня, Марк Борисович? — вполне искренне испугавшись, произнесла Манечка. — Лина… она не предупредила меня, что у вас серьезные намерения, она даже… на мои, извините, расспросы сказала, что вы… ее… хороший приятель, и только.— Лина, по своему обыкновению, весьма сдержанно отзывается о людях.— Да-да, вы правы. И вы для себя решили это окончательно? Значит, вы ее любите?— У Лины будет ребенок. Мой ребенок, — ответил Марк, — и мы решили расписаться.— Когда?— Скоро… Она будет жить у меня.— О Господи! — проговорила Манечка, нетвердой рукой разглаживая складку на своем домашнем платье. — Вероятно, это наилучший выход из той щекотливой ситуации, в которой она оказалась, но вы не знаете ее характера. Вы все обдумали и решили наверняка?— Да.— Вы не знаете, какая у нее беспокойная натура. Она крайне строптива, горда и свободолюбива. Она с рождения отличалась своенравием. Лина может ни с того ни с сего обидеть человека… Я не хотела, чтобы вы… в общем, не знаю…— Так вы не согласны на то, чтобы Лина стала моей женой? — улыбнулся Марк.— Я этого не сказала, — встрепенулась Манечка, — я просто хотела по-дружески вас предупредить…— Марк! — раздался голос Лины. — Чай готов. Вы там закончили?— Иди сюда! — громко сказал Марк, и Лина, стремительно распахнув дверь, появилась на пороге.— Что здесь происходит? — сказала она. — У вас такие лица, будто я не чашку разбила, а землетрясение в семь баллов в Измайловском парке.— Лина, — сказала Манечка, — Марк Борисович просит твоей руки…— Вот как?— И я, — чуть не плача проговорила Манечка под взглядом Лины, стоящей позади Марка и насмешливо разглядывающей мать, — согласна.— Вот как? — повторила Лина.— Ну, хватит, — вздохнул Марк, вставая, — не будем создавать лишних проблем. Если вы обе согласны, то и поставим на этом точку.— Но ты учти, мама, никакой свадьбы не будет. Что ты, Марк, улыбаешься?Я не люблю этих манифестаций, я на них себя очень неуютно чувствую. Мы просто пообедаем вместе. — И чтобы не видеть более расстроенного лица Манечки, Лина добавила:— Здесь, в этом доме. Вот за чаем и обсудим этот вопрос с моим женихом.Марк молча поцеловал руку Манечке и вышел вслед за Линой, которая уже расставляла чашки на кухонном столике у окна, покрытом голубой клеенкой в цветочек. Такого же оттенка занавески, длиной до подоконника, были задернуты, за ними угадывался неосвещенный дворик. Марк уселся на табурет.— Прости, я не приглашаю тебя в свою комнату — там не убрано, — пробормотала Лина. — Ну как чай?— Почему ты так ведешь себя с Марией Владимировной? По-моему, она этого не заслуживает.— Не знаю, — сказала Лина. — Сколько помню себя, мы постоянно ссорились. Она обожала отца, и я ее, маленькая, жутко к нему ревновала. Потом мы поменялись ролями, потому что, как мне помнится, я начала в него потихоньку влюбляться. А когда он умер, долгое время у каждой из нас были свои дела и заботы. Она старалась выжить и сохранить достоинство, я же очень бурно росла…Не получилось что-то… Манечка меня раздражает какой-то своей социальной инфантильностью. Чего ты беспокоишься, она страшно довольна таким поворотом событий.— Мы с тобой будем жить у меня.— А это еще зачем? — спросила Лина. — Что я там буду делать, в твоем музее?— Все то же, что делала прежде… Так будет лучше, — проговорил Марк, — думаю, вы с Манечкой, расставшись на некоторое время, поостынете и поправите свои отношения.Лина взглянула на него, все еще ничего не отвечая.— Скажи мне, Лина, ты ведь уже побывала у врача? Как тебе эта встреча?— переводя разговор, спросил Марк.— Ну, — усмехнулась Лина, — встреча как факт не состоялась. Придется мне пойти туда еще раз. Я отсидела в поликлинике часовую очередь, а когда вошла в кабинет, тетка эта, не отрываясь от своих бумаг, велела мне отправляться за ширму и раздеваться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121