«Если вы иногда захотите пригласить к столу гостей, пожалуйста, не стесняйтесь. Я распоряжусь…» Что мне оставалось делать? Я поднялся в свой номер и как подкошенный свалился на кровать. Проспав всю ночь мертвым сном, я проснулся заново рожденным. Дай бог, чтобы прогноз оказался ошибочным, хотя бы наполовину! Какой бы замечательный отпуск я провел! Без забот, на всём готовом, словно индийский раджа. Действительно, я ощутил себя именитой особой во время первого же завтрака, который мне подали в постель. Он состоял из одних кулинарных шедевров, во всяком случае, мне так показалось, потому что некоторые блюда я отведал впервые и жизни. А горничная прямо-таки молилась на меня, когда подавала. Упрашивала взять еще кусочек, взять все, что угодно… жаль, нос у нее был великоват, а глаза слишком настырные.Утро было скверным, моросил мелкий, противный дождь, действующий на нервы. Я остался в отеле, в большой гостиной на первом этаже, но те несколько человек, которых я там встретил, не вызвали во мне желания предложить им какое-нибудь совместное развлечение. Сначала я подошел к молодому человеку моих лет или, быть может, на год-два моложе. Из одежды на нем был лишь самый минимум — тонкая майка, шорты и плетеные сандалии. Между тем в гостиной стоял жуткий холод, н гусиная кожа на теле храбреца уже стала отдавать синевой. При всем при том полуголый малый, заложив руки за спину, с безучастным видом прогуливался словно на пляже. Должен, однако, признать, что в известном смысле такая одежда была ему на руку — выставляла напоказ нахально выпирающую, весьма накачанную мускулатуру. В нормальном костюме этот тип гроша ломаного не стоил бы и, по-видимому, знал об этом. Представился он весьма прохладно: «Дан Ионеску». Чтобы сломать лед, я спросил его в шутку, не готовится ли он к забегу на коньках. Когда до него дошло, он заявил, что, может быть, и готовится, но к первенству по боксу. Пожалев парня, я не стал сообщать ему в ответ, что сам являюсь чемпионом по джиу-джитсу, а все из-за моего идиотского пристрастия к чистой правде. И он снова стал быстро шагать взад-вперед, но все без толку, потому что наследницы Афродиты, не ведая его желаний, особо не спешили на приступ нашего отеля.Я был несколько расстроен первой неудачной попыткой завести знакомство, но не настолько, чтобы уединяться со своими мыслями в гостиничном номере. Я заметил, что в кресле, стоявшем в самом темном углу гостиной, притаился несколько старомодный господин с пергаментным лицом, сплошь испещренным морщинами. Этот господин, как мне показалось, глубоко страдал от одиночества. Тело его словно окаменело в кресле, в то время как мышцы лица ни на минуту не переставали работать, складывая его физиономию в самые горькие гримасы, какие мне только доводилось видеть. Но, как ни странно, в этих метаморфозах не принимали участия глаза, которые, как известно, выражают индивидуальность человека. Я долго и внимательно смотрел на этого субъекта, но он ни разу не поднял век. С чувством бесконечной жалости я подошел к нему. Избрав самый простой путь завязать беседу, я представился постояльцем отеля и, объясняя свой шаг, добавил, что, поскольку народу здесь весьма и весьма негусто, наше знакомство было бы своего рода…Он не дал мне закончить фразу. Протянул мне руку, на удивление сильную для его возраста и подавленного вида, и иронически взглянул на меня, а затем убрал руку и закрыл глаза. Даже имени своего не назвал. Как я должен был реагировать?.. Я вернулся на свое место на цыпочках, передвигаясь по дорогому ковру с видом кретина. В гостиной мне уже нечего было делать. Собираясь предаться самобичеванию, я направился к выходу, но по дороге передумал и задержался у бюро обслуживания. Портье, вероятно, приходился побочным сыном человеку-невидимке Герберта Уэллса. От нечего делать я взглянул на список постояльцев. На втором этаже, где я обитал, заняты были только четыре комнаты — номер 15 занимала Сильвия Костин, учительница музыки, в номере 17 жил Андрей Дориан, архитектор, в комнате 13 (ага! 13!) Владимир Энеску, журналист, в комнате 18 — Мони Марино, профессор. Справа от номеров 12 — 14 была поставлена фигурная скобка и написано: «Зарезервировано для г-на президента Жильберта Паскала». Пометка «Зарезервировано» стояла и у люкса под номером 19, но без каких-либо пояснений, кроме слов: «Зарубежный гость». Я взглянул в графу «Год рождения», и кое-что прояснилось. Господин с морщинистым лицом и сильными руками, не пожелавший назвать своего имени, был не кто иной, как профессор Мони Марино, а посиневший от холода малый, стращавший меня боксом, вообще в отеле не проживал. Ни по возрасту, ни по виду, ни по манерам архитектором он быть не мог. Некоторые имена мне что-то напоминали, но, по правде говоря, столичный мир я знал плохо, ведь еще два года назад я пописывал претенциозные эссе для третьей полосы одной провинциальной газеты. Размышления мои прервал чей-то голос:— Будьте любезны, я бы хотел навести справку…Я обернулся, не показывая своего удивления. Незнакомец расстегивал насквозь промокший дождевик и неестественно улыбался. Лет ему могло быть около 25, роста он был среднего и обладал романтической гривой густых черных волос, обрамлявших одно из тех ангельских лиц, при виде которых сохнет во рту и появляется бессонница у гимназисток. Его взгляд, однако, не выдавал в нем соблазнителя, а был скорее застенчивым и нерешительным.— По своей натуре я достаточно любезен, но некоторые справки, к сожалению, давать не могу, — напуская туман, ответил я.Он отпрянул и уставился на меня как на крокодила:— Я только хотел узнать, приехал ли один человек… Это запрещено?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91