(Знаю, что мне ответит Троянский, если я спрошу его об этом).
Чем дальше, тем явственней слышен в моих записках элегический тон – следствие моего личного отношения к умершей… Однако я понимаю, что тон этот никак не вяжется с тем, что мне предстоит делать сейчас.
Я предпринял осмотр квартиры, чтобы найти хоть какие-то, хоть еле заметные следы лихорадочных, беспорядочных действий, – следы, способные разрушить впечатление исключительной аккуратности и обдуманности, с какими было совершено и это самоубийство. Но следов не было. Розовый шелковый халат, который Зорница сняла перед тем, как ступить в ванну, висел на никелированной вешалке. Синие с розовыми помпонами тапочки стояли рядышком перед ванной, словно, ложась в нее, она собиралась только искупаться… На стенах ни единого пятнышка крови. Точно и, похоже, со знанием дела Зорница вскрыла себе вены и, хладнокровно ожидая наступления конца, не вынимала рук из воды, словно хотела, чтобы картина, которая представится глазам открывшего дверь, не была безобразной…
Я помнил другое самоубийство, тоже совершенное в ванной. Два года тому назад человек (регулярно, впрочем, гостивший в психиатрической лечебнице) дождался, когда все домашние ушли, и с ожесточением разрезал все – какие только увидел на своем теле – вены. Затем он протянул руку, чтобы погасить свет, – и на стене остался красный предостерегающий знак, потом кровь его брызгала на пол и на стены, пока он шел к ванне, чтобы лечь наконец в свою последнюю, полную воды постель.
Я сопоставил воспоминание об этом зрелище, похожем на бойню, с красивой, эстетической картиной смерти молодой женщины. И тогда в голове моей поселилась навязчивая мысль о сходных обстоятельствах гибели двух людей – Борисова и его любовницы. Казалось, передо мной два произведения некоего зловещего искусства, выполненные кем-то с исключительным мастерством, где все, вплоть до мельчайших деталей, глубоко продумано.
Красен Билялов работал в этот день в утреннюю смену, поэтому я предоставил ему самому назначить время встречи, что, в общем, не в наших правилах. Но я не хотел, чтобы это приглашение встревожило его.
В три часа дня в дверях показался мужчина лет сорока. Он был в темно-бежевом коротком плаще спортивного покроя с поясом и широкими остроугольными бортами. Худое бледное лицо, неторопливые размеренные движения…
Сел, закурил предложенную мной сигарету. С первой же минуты я лишь почувствовал то, в чем позже убедился: движения у него замедленные, ответы тоже. Сначала я лишь заметил, что взгляд у него туманный, отсутствующий… Он был слегка рассеян, что неожиданно в пришедшем к следователю по вызову (ведь даже для самого праведного человека момент этот не из приятных).
– Пожалуйста, расскажите все, что вам известно о гражданке Зорнице Стойновой.
Неясная, смазанная, как бы вне фокуса улыбка.
– Что именно?.. Не могли бы вы задавать мне вопросы?..
– Вы, наверное, знаете, что с ней случилось? – Да, слышал… Страшно и невероятно.
– Чем, по-вашему, объясняется этот ее поступок?
– Не знаю, – ответил он вяло, покачав головой. – Понятия не имею. Просто в голове не укладывается.
Чему угодно готов поверить, только не этому!
– Давно вы с ней знакомы?
Он принялся шевелить пальцами. – Давно, лет десять примерно.
– Как познакомились?
– Да как обычно. Кто-то ей, наверно, порекомендовал, она пришла в нашу парикмахерскую. Села ко мне… Так и познакомились. Потом она регулярно ходила в наш салон причесываться.
– Когда вы пригласили ее принять участие в конкурсе на лучшую прическу?
Вялость и странная рассеянность все больше овладевали им.
– Ну, что вам сказать… все получилось само собой. Я наставник, у меня были ученицы, проходили практику. Я попросил у нее разрешения, чтобы одна из девушек поработала с ее волосами…
Он замолчал. Рассеянность окончательно завладела им.
– И что же дальше?
– У нас проводятся конкурсы, я тоже участвую, я пригласил ее потому, что у нее очень хорошие волосы… были. Легкие для обработки. За деньги, конечно.
– Сколько лет вы с ней работали?
– Три года. Последнее время она отказывалась, но я настаивал, потому что трудно найти… подходящую модель. Такие волосы, как у нее, бывают у одной на тысячу… Я доплачивал ей из своего кармана, предприятие мало платит моделям… А ведь женщина должна быть немного артисткой. Если она держится, как кукла деревянная, то что ты ей на голове ни делай…
– Значит, Зорница была лучше других? – Да… Поэтому я хотел работать с ней.
– А последний раз она не хотела участвовать в конкурсе?
Он задумался. Желание говорить у него, кажется, совсем пропало.
– Отказывалась…
– Почему?
– Не знаю. Устала… не знаю, от чего. Говорила, что устала.
Он повторил последние слова с какой-то злой усмешкой, словно Зорница нанесла ему тяжкую обиду, которую он до сих пор не мог ей простить, даже после ее смерти.
– Вы знакомы с Ангелом Борисовым?
– Да, – быстро ответил он.
Это меня удивило. Я ожидал, что если даже они знакомы с приятелем Зорницы, он станет это отрицать.
– С каких пор?
Билялов, видимо, не собирался скрывать свое отношение к поклоннику Зорницы.
– С каких пор? С тех пор, как он у нее появился.
– Она что, исповедовалась вам?
– Не понимаю.
– Вы были так дружны с Зорницей Стойновой, что она рассказывала вам о своих интимных отношениях?
– Нет! – ответил он резко. – Ничего она не рассказывала!.. Она была не из тех, кто рассказывает… Воспитали ее, видно, неправильно – вечно играла в благородство. У самой ни гроша не было, а изображала невесть что. На брюхе шелк, а в брюхе щелк!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62