Это нехорошо, поскольку если в ней и оставалось что-то, не замеченное нами, то теперь оно бесследно исчезло.
На руле мы обнаружили только отпечатки пальцев Борисова, что еще ничего не означало: кто-то другой мог вести машину в перчатках. Я проверил ящичек для документов, попытался вытащить магнитофон – он был надежно закреплен. Я осмотрел полочку перед задним стеклом – пусто, только две стереоколонки. Машина была словно вылизана. Открыв заднюю дверцу, я склонился над серым ковриком. И тут возле левого сиденья что-то блеснуло. Я снова пересел вперед. В тесной щели, незаметной по крайней мере при беглом осмотре, я нашел стеклянный пузырек с надписью «Гексадорм». Замотав в носовой платок, я спрятал его в нагрудный карман у самого сердца.
Итак, пузырек от снотворного нашелся. Борисов наглотался таблеток в машине незадолго до того, как вошел в дачный домик. Этот пузырек положил конец долгим мучительным раздумьям. Разумеется, надо еще проверить, чьи на нем отпечатки пальцев. И все же… все же! Желтым светом, предупреждающим об опасности, горел вопрос: почему его не нашли при первом осмотре? Позволительно ли допускать такие ошибки!
Правда, Донков вроде бы добросовестно занимался машиной – обнюхивал ее по крайней мере полчаса. Пузырек, лежавший под рычагом ручного тормоза, можно было заметить только с расстояния в двадцать сантиметров от пола заднего сиденья. Только в узкую щель шириной в один сантиметр под определенным углом! Осмотр машины был поручен Донкову. Что за человек Донков? С виду исполнительный, даже чересчур, со всех ног бросается выполнять приказания. Не изображает ли он старательность, за которой подчас скрывается равнодушие?.. Кстати, почему он сегодня смылся? Рассчитывает на снисходительное отношение к новенькому?
Я злился и искал, на ком сорвать охватившую меня злость. Ну, да ладно. Не о Донкове надо сейчас думать. Донков – начинающий работник, и если придется отвечать перед Троянским за то, что мы чего-то недоглядели, никакой Донков меня не спасет. Он для меня не оправдание.
Я запер машину, но уже не с уверенным видом владельца…
«Волво», конечно, еще принадлежит Борисову, в машине еще есть его следы. Точнее, были минуту назад. Пузырек. В нем же была не одна таблетка. Какой смысл был Борисову глотать таблетки в машине, а не на даче? Таблетки обычно запивают водой, хотя, если очень постараться, можно проглотить и без воды. Столько таблеток сразу?
Я подошел к дверям дома. Снова я усложняю то, что абсолютно ясно: в стрессовом состоянии, в каком Борисов находился после принятого решения, он был способен проглотить не задумываясь змею, не то что таблетки.
Я поднимался по лестнице. Кооперативный дом строили три семьи: каждой семье по этажу. Площадь одного этажа – около двухсот квадратных метров. Лет десять назад этот район был отдаленным, теперь же считается сравнительно близким к центру.
Когда Борисовы переехали, Еве было восемь лет, а сейчас ей девятнадцать. Здесь она провела детство и выросла. Выросла практически без отца.
Однако он каждый год возил дочь на курорт. Они виделись, когда Борисову хотелось: мать не возражала, к тому же последние два года она могла бы следить за дочерью разве что по телефону. Обычно те, кто едет работать за границу в арабские страны, чтобы скопить денег и прибарахлиться, дрожат над каждой стотинкой. Потратилась ли мать Евы хоть на один телефонный звонок?
Второй этаж, чудесно фанерованная и отлакированная дверь. Чуть потемневшая латунная табличка с надписью «Семья Борисовых». Но без Борисова, подумал я. Его здесь давно нет и уже никогда не будет.
Ева Борисова появилась в проеме широкой двери, маленькая и бледная, в домашнем халатике. Я сообщил ей, с кем она имеет честь говорить.
– Проходите, – сказала она безразличным тоном, даже не взглянув на мое удостоверение.
Пол большой прихожей был выложен мраморной плиткой, розоватой с серыми прожилками. Стены обиты тканью нарядной расцветки: красные цветы на белом фоне. Меня провели в огромную гостиную, обставленную новым гарнитуром: широкий низкий диван и четыре кресла табачного цвета. Два больших ярких персидских ковра. В более узкой части комнаты – столовая: овальный стол с шестью стульями, все белое, лакированное. Разные столики, пуфики, цветной телевизор «Филипс», два торшера по углам, колонки стереомагнитофона.
Жить можно, сказала бы, верно, Недялка, хотя слишком уж просторно. И правда, маленькая Ева совсем терялась в роскошных апартаментах, среди всех этих предметов. Она присела, сжавшись в комок, в кресло напротив меня, после того как я избрал диван-лучшее место для обзора.
Ева Борисова могла бы и оставить меня одного в гостиной – подождать, пока она придаст себе более привлекательный вид, – но она этого не сделала. Скорее пегие, чем каштановые, волосы свисали прядями вдоль маленького бледного личика. Кожа на лице была сероватая, словно девушка давно не умывалась. Худые острые коленки торчали из-под складок темного халатика.
Пока она в таком состоянии, толку от нашего разговора не будет. Я всматривался в ее лицо – апатичное, ничего не выражающее, застывшее. Мне хотелось понять, действительно ли она просто убита горем или еще и хочет это подчеркнуть. Во втором случае она не скоро сбросит маску. Впрочем, каждый переживает по-своему.
Но кроме обычного сочувствия, которое вызывал во мне вид (да и вообще судьба) дочери Борисова, меня огнем жгло другое. Я бродил по гостиной вокруг девушки, вокруг кресел и дивана, принюхивался к коврам, касался колонок, прислушивался, приглядывался, стараясь угадать, какие мысли роятся за этим окаменевшим лицом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62