этот конверт рано или поздно все равно попал бы ей в руки и напомнил бы саратовскую веселую жизнь, девчонок – Олю и Ирину, с которыми она неплохо проводила время, те жгучие по своей остроте встречи с парнями, пьяные вечеринки, смех до утра в синей мути прокуренной комнаты… Им было хорошо втроем, легко, они отлично понимали друг друга, и, если бы Натан случайно не оказался с Григорием на том берегу Волги с дурацкой удочкой и желанием подцепить какую-нибудь девчонку и не встретился бы взглядом с жарящейся на солнце Аллой, не было бы волшебной по своей неожиданности и сказочности свадьбы, ничего бы не было… Натан увез Аллу прямо из Чардыма, где она отдыхала с подружками в спортивном лагере, купаясь до одури в Волге и играя до боли в запястьях в волейбол с загорелыми студентами из политеха, в гостиницу, где она наспех переспала с ним и по дурости, еще не понимая, что лежит на плече одного из богатейших столичных молодых людей, стала снова проситься с ним в Чардым. Но вместо Чардыма он увез ее в Москву, где сделал своей женой и поселил в пятикомнатной квартире на Кутузовском проспекте. Так жизнь подарила ей Натана, любовь и счастье спокойной супружеской жизни. О каких подругах можно было думать тогда, когда она зажила совершенно другой, заполненной новыми, приятными волнениями жизнью и, главное, Натаном, ставшим для нее самым близким и дорогим человеком. Сейчас, когда его не стало, она думала о том, как хорошо и счастливо они жили все эти пять лет, ведь именно столько было отпущено им до его смерти; они будто торопились жить, не тратя время на ссоры, хотя, с другой стороны, она понимала, что своим счастьем все равно была обязана только ему и что ее роль в их благополучии была мизерной…
Она захватила письмо с собой. Просто бросила в сумку. Словно знала, что захочет достать, перечитать и понять, волнует оно ее или нет. Но вместо того, чтобы задуматься над тем, что же такого могло произойти с Ольгой три года тому назад и чем она, Алла, могла бы помочь подруге, ей вдруг стало трудно дышать… Она, сидя на постели у себя в номере, окруженная сбитыми простынями и рассыпанными на них мятными леденцами, которыми она заглушала неприятный привкус сигарет во рту, вдруг отчетливо увидела вместо стены комнаты белый выгоревший волжский пляж и Натана, сидящего на корточках перед ней и гладящего ее руку… Удочка, почти невидимая глазу, наполовину зарылась в песок, Натан в нелепой соломенной шляпе, из-под полей которой выбиваются его светлые и тоже похожие на солому волосы, смотрит на нее с таким обожанием, что ей и сейчас, когда она вспоминает эту сцену, становится не по себе, ее мороз пробирает… Лицо его розовое, по нему катится пот. Натан некрасив, но лицо его благородно, взгляд переполнен любовью к совершенно незнакомой ему девушке, растянувшейся на песке и грызущей молодое твердое зеленое яблоко. Алла смотрит на него глазами той, прежней Аллы и спрашивает себя, хочет ли она с ним переспать, нравится ли ей этот великан-альбинос, хотя нет, он не альбинос, ведь у него карие, подсвеченные солнцем глаза, веселые, умные, глядя в которые понимаешь, что с этим человеком можно отправиться куда угодно, не то что в саратовскую убогую гостиницу, куда он зовет, чтобы выпить холодного шампанского. Он действует наверняка, особенно не церемонится, говорит о шампанском, как о любви, которая должна случиться в гостинице, на непростиранных простынях и положить начало их новым отношениям.
Комната в кемерском отеле превращается в другую комнату, где она видит голого Натана, заботливо укрывающего ее, немного утомленную не столько его ласками, сколько кажущимся бесконечным днем, жарой, Волгой и пахнувшим рыбой и тиной речным воздухом… Она, та, прежняя Алла, еще не знает, что он станет укрывать ее так же заботливо и нежно целых пять лет, что будет предупреждать каждое ее желание, став частью ее жизни, что сердце ее разорвется, когда он навеки уйдет от нее…
Она вдруг вцепилась пальцами в наволочку и завыла. Сначала тихо, а потом все громче, уткнулась лицом в пухлую, податливую мягкость подушки, и тело ее дернулось в каком-то судорожном протесте, она стала извиваться на кровати, прижимая к себе злосчастную подушку, и выть, видя перед собой дорогое ей лицо, спокойные карие глаза, которые она больше никогда не увидит… Белая круглая голова никогда больше не будет лежать рядом на подушке. Никогда он уже не позвонит ей, она не услышит его голоса!
Она рыдала и стонала до тех пор, пока в дверь не постучали… Но какое ей было дело до стучащих? Что они знали об их отношениях? О том, каким нежным бывал Натан, когда, уставший, приходил домой и, даже не ужиная, проходил в спальню, целовал свою спящую жену, проводил своими большими ладонями по ее волосам и говорил ласковые слова. Его нет! Где он сейчас? На кладбище? Нет, это не он там был, в гробу, Натан не такой, чтобы лежать при всех с закрытыми глазами, он не мог так поступить с теми, кто пришел к нему, не мог поступить так с ней…
В дверь перестали стучать. Ее просто открыли, какой-то человек в белом костюме вошел в номер, остановился возле рыдающей женщины, задал ей вопрос по-русски. Но она не пожелала даже повернуть голову. Тогда он позвонил по телефону и вызвал врача. В ожидании его дежурный администратор присел на стул рядом с кроватью и принялся с жадностью рассматривать женщину, пытаясь угадать линии ее тела под тонкой материей и представляя себя, срывающего с нее простыню и набрасывающегося на нее, такую беззащитную, плачущую, нежную, соблазнительную… Уж он бы успокоил ее, уж он бы приласкал, зацеловал бы ее всю, начиная от этих блестящих густых каштановых волос, рассыпанных по подушке, и кончая пальцами белых стройных ног.
1 2 3 4 5 6 7 8 9