Сережа возился у столика, делал бутерброды с ветчиной и сыром. Пиджак он снял, а поверх ослепительно-белой рубашки и жилета на нем красовался мой фартук в цветочках. Рукава рубашки были аккуратно подвернуты.Он повернулся на звук моих шагов. Заметил бутылку, но ничего не сказал. Я уселась за стол и брякнула перед собой бутылку. Налила рюмку. Сережа снял засвистевший чайник, сел напротив меня. Поставил передо мной блюдо с бутербродами, налил чаю в две кружки. Закурил.— Есть будешь? — спросил он.— Нет, — ответила я и залпом выпила коньяк.Он опять ничего не сказал. Только поморщился — легко и неодобрительно. Потом он спросил:— Сколько лет мы с тобой знакомы? Десять, если мне не изменяет память?..Я пожала плечами:— Какое это сейчас имеет значение? Хоть двадцать. Давай, изрекай.— Я хочу, чтобы ты меня внимательно выслушала. На правах… Ну, скажем так — на правах старого знакомого.— Я готова.— И сделала так, как я тебя попрошу.— В смысле? — не поняла я его и налила себе снова. — Коньяка хочешь?— Я за рулем.— Ох, я забыла. Так что я должна сделать?Он помолчал.— Я хочу сказать… То, что произошло…— А я не хочу об этом говорить, — перебила я его.— Надо, Оля.— Нет — и все.Он не обратил внимания на мой ответ.— Тебя вызовут в милицию, — сказал он, глядя мне прямо в глаза. — И ты должна все рассказать. Во всех подробностях, к сожалению. И сама написать заявление. И они сядут. Это однозначно, я уже все выяснил. Я хочу…— А я не хочу, чтобы ты лез в мои дела, — резко ответила я. — Даже, предположим, из самых благородных побуждений. Я же в твои никогда не вмешивалась, когда мы были вместе? Ты меня слышишь?Он отвел глаза и уставился на включенное бра. Оно освещало его худощавое лицо, нос с горбинкой и плотно сжатые тонкие губы.— Я не лезу. В твои дела, — сказал он раздельно. — Но я считаю, что справедливость должна восторжествовать. И подонки должны сидеть в тюрьме, а не разгуливать по улицам. Все должно встать на свои места.Я, не глядя на него, снова налила и быстро выпила.— Ты бы хоть бутерброд съела, что ли, — сказал он. — Развезет ведь тебя.— Знаешь, почему я тогда от тебя ушла? — пробормотала я, вертя в пальцах тонкую ножку рюмки.Он исподлобья посмотрел на меня.— Почему же?— Потому что ты жил исключительно по правилам, — сказала я. — Ты всегда безукоснительно подчинялся им. Хотя правила эти не всегда были для тебя хороши и устанавливали их другие люди. Потом эти правила менялись и ты тут же тоже менялся согласно этим, новым правилам. И ты, Сережа, к сожалению всегда был слишком правильным для меня, непутевой и не правильной женщины.Он загасил сигарету, раздраженно смяв фильтр в пепельнице в комок.Я усмехнулась:— И еще меня всегда раздражала твоя привычка вот так изничтожать в пепельнице фильтры от докуренных сигарет. По-моему, это первый признак неврастении.— Могла бы мне сказать об этом и раньше, — пробурчал он обиженно.Как мальчишка, ей-Богу. Я налила себе еще коньяка. Хлопнула рюмку, взяла бутерброд и стала жевать, не чувствуя вкуса ни ветчины, ни хлеба.— Ну, так как же, Оля?— Закрыли тему, Сережа, — сказала я. — Закрыли.Он насупился, вытащил из кармана жилета четыре упаковки каких-то таблеток.— Я ничего не буду принимать, — сказала я, опережая его слова.— Я врач, Оля.— Ты не врач. Ты хирург. Пусть даже очень хороший, — с этим я согласна. Но в колесах ты, парень, ни хрена не просекаешь, — хихикнула я.Коньяк уже во всю действовал. Еще бы — на голодный-то желудок столько выхлестать.— Что? — изумленно спросил он. — Что ты говоришь?— Никогда таких слов не слышал? Так наша огневая молодежь изъясняется — «в колесах». Это означает — в таблетках, — пояснила я. — Ты не разбираешься в таблетках.— Это Женя мне дала.— Ты что, все ей рассказал?!— Что ты, о чем ты говоришь, Оля? — даже чуть-чуть испугался он.— Все равно не буду, — упрямо сказала я.— Будешь, — неожиданно жестко сказал он. — Вот эти, сонапакс, — три раза в день по одной таблетке. А эти — на ночь. Одну таблетку. В крайнем случае две. Но не больше. Тебе будет лучше. Но только ни в коем случае, — он покосился на бутылку, — их нельзя принимать вместе со спиртным.— Ну, спасибо, барин, научили. — Я привстала и поклонилась ему. — Премного вам благодарны, барин. Позвольте вас в плечико поцеловать, барин?Он как-то странно посмотрел на меня. Но ничего не сказал.— Я хочу побыть одна, — сказала я.Он помялся и пробомотал, снова глядя мимо меня:— Я могу спать в кабинете, на диване.— Спасибо, Сережа. Но не надо лишних жертв. Мы не на войне, милый…Я дотронулась до тонкого обручального кольца на безымянном пальце его правой руки.— Подумай о своей жене, — криво усмехнулась я. — Кстати, я опять запамятовала, как ее зовут. Помню только, что какое-то пейзанское имя. Аграфена, что ли? А?..— Глафира, — мрачно буркнул он.— Во-во. Глафира-Кефира. Йогуртовна.Он поднялся и пошел в прихожую, на ходу вылезая из фартука. Широкоплечий, высокий мужчина, который когда-то очень хотел, чтобы я стала его женой. А сейчас, по-моему, хочет еще больше. Или это коньячок подсказывал мне такие мысли?..Я, не поднимаясь с места, смотрела из кухни, как он одевается в прихожей.— Я еще позвоню тебе сегодня вечером, — сказал он.— Позвони, — пожала я плечами и чуть не выпустила из пальцев полную рюмку. Когда я успела ее налить? Это навсегда осталось для меня загадкой.— А завтра приеду, — добавил он. — Во второй половине дня. Ты не против, надеюсь?Я не ответила. Он положил ключи от моей квартиры на столик в прихожей и уже взялся за ручку двери, когда я его спросила:— Сколько они получат, если я напишу заявление?— Не меньше десятки.— Ага, — глубокомысленно кивнула я.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77