..молодец…хорошие глаза, плывет клиент…и жгут сюда…обмотай вокруг левой грабки…Внезапно из черного непрозрачного квадратного предмета, который один из них держал в руках, вылетела ослепительная голубая молния. Я не успел прикрыть глаза, — в них потемнело, все вокруг меня исчезло, провалилось в непроглядную темень. Послышалось короткое жужжание пролетевшего шмеля. Еще голубая молния. Еще одна. И еще пара шмелей. Они на мгновение прорезали грозовую сумрачную черноту, неохотно остывая блеклой тенью на сетчатке моих глаз.— Отлично…банкуй…теперь покрупней руки и лицо…чтобы вместе в одном кадре…ну и фингалы у него на роже, ты только погляди, погляди…Голубая молния.— Сколько он уже на игле?Чужой, жесткий голос. Темнота стала понемногу рассеиваться. Голоса разделились, заворковали более внятно. Говорил кто-то еще один — третий, пятый, семнадцатый?.. А-а-а, тот, у которого в руках у него был непонятный черный предмет, извергающий голубые слепящие молнии.— Фо-то-ап-па-ра-ат…Это я сказал?.. Да, кажется, сказал это я.— Чего это он там квакает?— Да отходняк у него… Семь дней уже. Неделя.— Та-ак… Ну, что ж. Еще три дня — и он готов. Да: увеличьте дозу на пол-кубика.— А не опасно?Вместо ответа тот, с черным предметом, захохотал, заухал, словно филин, раздельно, простирая надо мной свои темно-фиолетовые руки-крылья:— Гах-гах-гах-гах!.. Да этому вольтанутому уже ничего не опасно!.. Гах-гах-гах-гах…Я тоже заулыбался, глядя на них. Они — хорошие. Они делают мне хорошо.— Я люблю вас, — сказал я. Губы совсем одеревенели, плохо слушались. — Я вас люблю…— Чего он сказал?— Любит он нас!— А он не беса ли гонит?— Да не-е-е, гах-гах-гах! Конечно, любит!..Я все кое-как же сумел приподнять голову, оперся на дрожащий локоть и прошептал наклонившемуся надо мной зоркоглазому белополосочнику:— Морфинчику… Укольчик…один…пожалуйста… Я вас умоляю… Всего один…Тот заулыбался, заулыбался ласково, как мама — я чувствовал его улыбку, скрытую белой полосой.— Конечно, конечно, доктор…Я чувствовал, как холодная змея резинового жгута стягивает мою руку. И в вену входит-вливается, сладко раздирая мышцы и нервы, блаженно-прохладная острота, несущая томительно-ласковое пламя. Боли я совсем не чувствовал, я ощущал только радость и нетерпение.— Ну-ка, открой варежку, доктор. И быстренько возьми зубами концы жгута. Да покрепче держи, покрепче, — строгим отцовским тоном приказал мне кто-то далекий.Я послушно склонил голову, вцепился немеющими зубами в скользкие резиновые макаронины. Почувствовал, как пальцы моей правой руки аккуратно укладывают на поршень шприца, на сам шприц — пластмассово-теплый, родной.— Держи шприц крепко, доктор, — снова приказал тот же жестко-далекий голос. — Все отвалили!Опять полыхнула молния и еще один шмель улетел в вязкую темноту. Кто-то поднял мои руки и положил вдоль берложьей мягкости кровати. Я почувствовал, как жидкость, — теплая, горячая, огненная, любимая, — ужом скользнула и радостно растворилась в моей крови, проникая во все потаенные уголки моего нового "я". Еще одна слепяще-жужжащая молния. Я удовлетворенно закрыл глаза. Я часто дышал широко открытым ртом и ждал, когда станет совсем-совсем хорошо. Голоса таяли, дробились и скользили мимо меня… Но я их еще слышал.— Еще-еще-е од-од-одинснимок-о-окококок… окок-ококкк-око-ккк-оти-и-ично-о-о-оно-но…— Ултел…улетел…улелелелетел…— По-о-ошоооошшшшшшшли-ии-лилилилилили…ли…ли…ли… Глава 26. ПАЛАЧ. Я вытащила иглу из вены, протерла ранку ватой и заклеила пластырем с тампоном. Оттащила в сторону от дивана дюралевый штатив с капельницей. Бутылка, прикрепленная наверху штатива была почти пуста.Он открыл глаза.Я смотрела на его лицо — исхудавшее, осунувшееся, с обтянутыми скулами, покрытое густой уже щетиной. Он смотрел осмысленно и явно узнавал меня.— Пить хотите? — спросила я.— Да, — шепнул он.Я поднесла к его рту поильник. Он жадно, словно птенец стал глотать. Кадык на шее ходил, словно прыгающий шарик для пинг-понга. Он отвалился на подушку. Я отставила поильник, осторожно помогла ему повернуться чуть больше на спину. Подровняла сбоку подушки, отошла от него и остановилась в изножье, глядя ему прямо в глаза.— Сколько я уже…так… А? — спросил он тихо.— Вторую неделю, — ответила я после недолгого колебания — говорить ему правду или нет?Окно было плотно прикрыто шторой, горела лампа на столе — все под той же узорчатой шалью. Он покосился в сторону стоявшей неподалеку раскладушки с пледом и подушкой. На ней я провела все эти ночи. И он, кажется, это понял.— Устроил я вам… Веселую жизнь, — попытался улыбнуться он. И добавил еще тише. — Оля…Я, не веря собственным ушам, уставилась на него. А он — он улыбнулся, — шире. И я, лишь бы что-то сделать, лишь бы скрыть странные, самой мне еще непонятные, внезапно на меня нахлынувшие ощущения, отвернулась, взяла со стола градусник. Стряхнула и сунула ему под мышку.— Держите… Покрепче.Теперь я старалась не смотреть на него, старалась не встретиться больше с ним взглядом. Спросила его:— Вы есть хотите…Андрей?Я услышала, как он шевельнулся. Скрипнули пружины моего старого дивана. Стихли. Негромко тикал будильник.— Вы знаете, кажется, хочу… Даже очень хочу.Я, по-прежнему не глядя на него, метнулась по коридору на кухню. Лихорадочно быстро достала и сунула в microwave большую чашку с куриным бульоном. Налила воду в ковшик, чтобы сварить яйцо. Бросила в дуршлаг под горячую проточную воду помидоры, редис, зелень.Сунула в рот сигарету, прикурила. Пальцы у меня безостановочно дрожали.— Прекрати истерику, — шепотом приказала я себе. — Немедленно, слышишь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77