— Но ничего, кроме беды, в военное общество оно не принесет. Даже если благодаря омоложению удастся сохранить всех самых опытных экспертов, очень скоро скажется нехватка простых рекрутов, а население, защищать которое и призвана армия, не сможет уже поставлять этих рекрутов. А это значит, — продолжал он, — что любая хоть сколько-нибудь мыслящая военная организация должна сильно ограничить процесс омоложения… или планировать постоянную экспансию. В результате в какой-то момент она столкнется с молодой культурой, которая не пользуется омоложением, и потому более агрессивна и нахальна.— Звучит как старый спор между верующими и неверующими, — проговорила Эсмей. — Если душа действительно бессмертна, значит, прежде всего нужно жить благоразумно и осмотрительно, чтобы обеспечить ее бессмертие.— Но все религии, которые, по нашим сведениям, рассуждают о подобной награде, гораздо более точно определяют благоразумный образ жизни. Они требуют активного проявления добродетелей, которое будет дисциплинировать самого верующего и обуздывать его или ее эгоизм. Некоторые требуют даже не благоразумия и осторожности, а, напротив, полного пренебрежения жизнью во имя своего божества. Из таких верующих получаются хорошие солдаты, потому религиозные войны гораздо труднее остановить.— И, — Эсмей попробовала опередить Бертоля, — омоложение, по-твоему, служит наградой и поощряет практическое благоразумие и осторожность, чистый эгоизм, да?— Да, — нахмурился отец. — Конечно, процесс омоложения уже не остановить, и хорошие люди…Эсмей заметила, что хорошими он однозначно считал людей неэгоистичных. Необычно для человека, имеющего и богатства и власть… Но он, конечно, не считал себя эгоистом. Ему никогда и не приходилось быть им. Все его желания и так удовлетворялись.— …даже они, после нескольких процессов омоложения, поймут, насколько эффективнее могут контролировать свое имущество и моральные достоинства будучи живыми, а не мертвыми. Очень легко соврать себе, убедить себя в том, что, имея большую власть, ты сможешь сделать больше добра. — Он смотрел на книги, но взгляд у него был отсутствующим. Что это, неужели он пытался оценить самого себя?— И мы еще ничего не сказали о зависимости, которая появится, как только люди начнут полностью полагаться на омоложение, — продолжил Бертоль. — Процесс должен быть полностью подконтрольным, иначе начнутся фальсификации.— Что уже случилось недавно… — вставил отец.— Понятно. — Эсмей оборвала разговор, она вовсе не собиралась выслушивать очередную лекцию Бертоля.— Хорошо, — сказал отец. — И когда тебе предложат пройти процесс омоложения, что же ты сделаешь?Она не могла ответить на этот вопрос, она даже никогда над этим не задумывалась. Отец сменил тему разговора и принялся обсуждать музыкальное сопровождение церемониальных торжеств, а она вскоре попрощалась со всеми и пошла спать.
На следующее утро Эсмей проснулась в своей постели, в своей комнате. Солнечный свет заливал все кругом, и она удивилась, насколько покойно у нее на душе. Она видела так много кошмаров, когда спала в этой самой постели, она даже побаивалась, не во-зобновятся ли они. А может, возвращение домой оказалось завершением некого необходимого ритуала я кошмары прекратятся навсегда.Думая об этом, она быстро спустилась к завтраку. Мачеха прочитала утреннюю благодарственную молитву, и Эсмей вышла на улицу, чтобы насладиться прохладным весенним утром, таким прекрасным в золотистом солнечном свете. Она прошла мимо огородов и курятников, в которых куры клекотали о том, что готовы откладывать яйца, а петухи вызывали на бой противников. Ее окно выходило в сад, и она лишь отдаленно слышала этот куриный гам, здесь же крик стоял просто оглушительный, и она быстро проскочила мимо, ни на секунду не останавливаясь.В огромных конюшнях пахло, как всегда, лошадьми, овсом и сеном, и хотя запах стоял едкий, Эсмей после стольких лет он пришелся по вкусу. Когда-то он ей очень не нравился: она, как и все дети, должна была сама чистить загон своего пони. Но в отличие от многих других детей она не настолько любила верховую езду, чтобы закрывать глаза на неприятную сторону дела. Позже, когда лошади стали означать для нее возможность самостоятельно уединиться в горах, она уже выросла и не была обязана выполнять грязную работу.Теперь она прошла по каменным плитам центрального прохода, слева за высокими арками находился один из тренировочных манежей, справа — ряды загонов, из которых в проход высовывались темные узкие морды любопытных животных. Из кладовой, услышав ее шаги, вышел конюх.— Что хочет госпожа?Вид у него был озадаченный. Эсмей назвала себя, и он успокоился.— Я хотела узнать… моя двоюродная сестра Люси говорила о какой-то кобыле, которую показывал ей Олин.— Ну да… дочь Васечи. Сюда, госпожа, следуйте за мной. У этой кобылы прекрасная родословная, и она хорошо поддается объездке. Поэтому-то генерал к выбрал ее в родоначальники вашего будущего табуна.У стойла этой кобылы был привязан голубой с серебром шнурок. Эсмей пригляделась и увидела, что такие же шнурки привязаны у некоторых других загонов. Это ее табун, всех животных выбирал сам отец, и хотя она могла заменить их, этим оскорбила бы его. Но если она подарит одну из них Люси, никто не станет возражать. По крайней, мере она на это надеялась.— Сюда, госпожа.Кобыла стояла к входу задом, но стоило конюху цокнуть языком, как она. тут же повернулась. Эемей сразу поняла, почему отец выбрал эту кобылицу: прекрасные ноги, широкая, грудная клетка, крепкий круп, длинная гибкая шея и породистая голова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144