— Данная диаграмма представляет возмущение энергии вероятностей, — сказал Рузвельт. — Для наблюдателя на поверхности из самой А-линии шторм напрямую не виден. Ненормальности, невозможности, уродства, смешение законов природы, искажение реальности прямо у вас на глазах — да, но сама буря бушует на уровне энергий, определяемая лишь специализированными инструментами. Человек может пойти туда, мистер Кэрлон; опасности с которыми он встретится, будут неописуемы, но, возможно не непреодолимы.— Попав туда, что?— Где-то в этой линии существует ключевой объект, артефакт, столь неразрешимо вплетенный в прошлое и будущее этой линии, и квант, который он контролирует, таков, что главные линии вероятностей должны пройти сквозь него тем путем, каким линии магнитных сил текут через полюса. Я предлагаю найти и идентифицировать этот объект, и переместить его на безопасное место.— Валяйте дальше, — сказал я. — Разберитесь с остальным.— Что еще тут можно сказать, мистер Кэрлон? — Рузвельт вновь подарил мне солнечную улыбку, и в его глазах появился тот опасный блеск, что присущ человеку, любящему опасности. — Я хочу, чтобы вы были со мной. Мне бы хотелось, чтобы вы, то есть силы, которые вы представляете, были на моей стороне.— Что заставляет вас думать, что я соглашусь пойти?— Я прошу вас пойти — я не могу, не должен пытаться принудить вас. Это было бы хуже, чем просто бесполезно. Но, вспоминая величие вашей линии, я верю, что вы знаете, в чем ваш долг.— Это еще и мой долг?— Я думаю, да, Кэрлон. — Он поднялся и снова одарил меня улыбкой. Это был человек, которого я должен был либо любить, либо ненавидеть; среднего не дано. — Вам нет необходимости принимать решение прямо сейчас, — мягко сказал он. — Я распорядился о комнате для вас в моих апартаментах. Отдохните ночь, затем мы снова поговорим. — Его взгляд скользнул по моему свитеру и джинсам и остановился на ноже, торчащем из-за пояса. — Я должен попросить вас оставить это… э… оружие у меня, — произнес он. — Технически, вы находитесь под так называемым РАД — рутинным арестом для допроса. Нет смысла говорить о причине беседы.— Я оставлю его себе, — заявил я непонятно почему. В его распоряжении была целая армия, чтобы отобрать у меня все, что ему захочется.Генерал нахмурился и наклонился вперед. Сейчас в его глазах был легкий, контролируемый гнев.— Будьте достаточно любезны избежать неприятностей, положив нож на мой стол, — сказал он. Я мотнул головой.— Это сентиментальный довесок ко мне, генерал. Я так долго носил его, что буду чувствовать себя голым без него.Его глаза поймали взгляд, как электронный прицел, затем он расслабился и улыбнулся.— Ладно, оставляйте. А сейчас пойдите и подумайте над тем, что вам сказано. Я надеюсь, к завтрашнему дню вы решите сделать, как я прошу.
Комната, куда они меня поместили, была маловата для дипломатического приема, но в других отношениях список голосования за нее был бы заполнен одними «да». Когда мой «эскорт» удалился, я сунулся в гардеробную, способную удовлетворить даже бродвейскую звезду, клозет, в котором могли бы спать шестеро и еще осталось бы место для игры в покер всю ночь напролет, ткнул пальцем постель, похожую на олимпийский ковер для борьбы, с кисточками. Это было намного причудливей, чем в моем обычном стиле, но у меня возникла мысль, что выспаться на ней я смогу.Я принял душ в ванной, полной золотых кранов и розового мрамора, надел свежую одежду, что была выложена для меня, после чего появился официант с тележкой, загруженной фазанами на просвечивающем китайском фарфоре, вином и чашками бумажной толщины. Пока я все это заглатывал, я думал о том, что узнал от Рузвельта. Поверхностная часть — история о параллельных мирах и катастрофе, нависшей над нами, если он и я что-нибудь не сделают с этим — это все равно; так же верно, как и нездорово. Я не понимал этого и никогда бы не понял — но здесь, вокруг меня это было очевидно. Была и другая часть общего представления, что беспокоила меня.Однажды, когда время тяжело повисло на моих руках в читальном зале с плоской крышей, я провел некоторое время, изучая теорию игр. Настоящая ситуация, кажется, поддавалась ее анализу в свете того, что я узнал тогда. Рузвельт попробовал три гамбита: первый, когда он освободил меня от поручения; второй, когда попытался получить мое согласие идти с ним на операцию в Распаде вслепую; и третий, когда попытался разделить меня и мой нож. Я противился всем трем ходам больше инстинктивно, чем следуя логике или плану.Я подошел к окну и посмотрел вниз на стену и булыжную мостовую улицы. Большие деревья бросали рисунок тени на полосы травы и цветочные клумбы, а широкие тротуары были полны хорошеньких женщин и мужчин в ярких формах с плюмажами из конских хвостов, с пуговицами, сверкавшими под солнцем. За парком находились магазины с ярко освещенными витринами, полные плюша и различных товаров, кафе с открытыми террасами, тентами и столиками, с запахом свежесваренного кофе и свежевыпеченного хлеба. Откуда-то с эстрады можно было слышать звуки оркестра, играющего вальс типа штраусовских, но я никогда не слышал его там, откуда пришел.Я гадал, что сейчас делает Байярд и что он сказал бы о подобном развитии событий. Я принял его за влиятельное лицо в основном из-за того, что он выхватил меня из моей лодки как раз перед тем, как я собирался начать долгое плавание. Но если Рузвельт сказал правду, если вся эта штука была подстроена, только чтобы проверить мою реакцию, прежде чем толкнуть меня на ключевую роль в потрясающих миры событиях…В этом случае я должен рассказать Рузвельту обо всем, что видел в Шато-Гайяр.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34