— Ты сказала, что я больной. Значит, ты меня считаешь сумасшедшим?
— Нет, не считаю.
— Тогда почему я больной?!
Лицо мужа опять стало наливаться кровью. Ильгет предусмотрительно отодвинулась.
— Пита, ты сегодня меня оставишь в покое? Или мне полицию вызывать?
— Давай! — закричал муж, — давай, вызывай, — он принес телефонную трубку и стал настойчиво впихивать ее Ильгет. Он даже сделал вид, что набирает номер, — сейчас позвоним в полицию! Пусть меня в тюрьму забирают... вот на это ты способна... сука!
Ильгет охнула. Так он ее еще не называл.
Это уже что-то новенькое.
— Пита, — сказала она мягко, хотя внутри все клокотало от унижения, — ну подумай сам. Неужели вот сейчас ты вел себя адекватно? Ну мы всегда с тобой ругались, но ведь такого же не было!
— Так и ты меня так не доводила!
— То есть ты считаешь, что во всем виновата я?
— А кто виноват, по-твоему? — с иронией спросил Пита, — кто надо мной издевается весь вечер?
Ильгет вдруг захотелось расхохотаться. Кажется, тоже истерика пробивается... ужас какой-то, ужас, сюр, бред... Да ведь он действительно больной! Ведь ни малейшего следа логики нет в его поведении. А я-то еще пытаюсь с ним говорить разумно, серьезно! Сейчас главное — его успокоить.
— Пита, — сказала Ильгет, — давай успокоимся. Может, тебе чайку заварить успокоительного? Ты понервничал...
— Ты сама-то на себя в зеркало посмотри!
— Ну конечно, я тоже выпью... я тоже нервничаю.

На следующий день, стоя на перроне, Ильгет все вспоминала жуткую сцену. И не менее жуткий секс, последовавший за ней... ночью. Так всегда. Ильгет не посмела отказаться, потому что ночные истерики Питы были обычно еще страшнее, да и все равно он добьется своего, хоть под утро.
Почему так получается?
В общем-то, зачатки всего этого были в Пите и раньше. И никогда мне с ним не было хорошо в постели. Он очень много требовал, слишком много... И ругались тоже. НО ВЕДЬ НЕ ТАК! Потому что я впервые решилась возразить свекрови? Да, это тоже повлияло — но ведь мы и до того ругались так же, и месяц назад, и полгода назад...
Нет, это все то же дикое, ненормальное, что охватило сейчас всю страну. Вон мать под фонарем, выкатив глаза, орет на ребенка. Что это — нормально? Аж слюна брызжет. Откуда столько злости в людях стало?
Ильгет ощущала безмерную усталость. И внутреннюю опустошенность. Будто страшная болезнь грызла ее внутренности, не давала разогнуться, давила на плечи свинцом.
Может быть, она все-таки сама виновата? Да, ей казалось, что она защищает точку зрения Питы. Раньше она вообще ничего и никогда не возражала, а тут... нахальство появилось. Но наверное, она не права. Да, Пита не хочет этот уголок, но он хочет слушаться маму. Это его воля. Значит, Ильгет тоже должна слушаться маму Питы. Видимо, так.
Не надо было его провоцировать. Хотя она на самом деле просто растерялась, когда поняла, что он психует. Не знала, что отвечать, что говорить.
Может быть, все это — расплата за то, что в последнее время она совсем забросила церковь. Да что там говорить, и дома-то почти не молится.
Да, наверное, она была неправа. Но раскаяния Ильгет не чувствовала — может, потому, что все последующее казалось ей слишком уж неадекватной расплатой за такую неправоту. За что ей — такое?
Да нет, не надо думать в таких категориях. Пита болен, это же очевидно. Предложить ему полечиться? Но он наверняка разъярится сразу.
Господи, если дальше такое будет продолжаться, я этого не выдержу, подумала Ильгет. Я сбегу от него. Лучше совсем одной жить, чем такое. Да мне, вдруг с просветляющей откровенностью подумала Ильгет, и вообще лучше бы было оставаться одной. Да, с Питой иногда бывало хорошо... мы гуляли... ужинали вместе. Да. Но если бы я жила одна, пусть в одиночестве, пожалуй, я была бы счастливее.
Но ведь не только обо мне речь. У нас семья. Другой не будет. Семья — это задача, данная Богом. Если уж ты не можешь ее сохранить и улучшить, то что ты вообще можешь? И до сих пор ведь все было нормально! Но сейчас стало просто невыносимо.
Подошел поезд, электричка. Ильгет смешалась с толпой, людской поток внес ее в двери.
Она с детства любила поезда. Место оказалось свободное у окна, и это особенно здорово, ехать и смотреть на крутящиеся за стеклом поля, на ленту лесопосадок, домики, людей... Что-то лязгнуло в тамбуре. Перрон медленно поехал назад. И этот особенный поездной запах, железа, искусственной кожи, странной затхлости... Ильгет поправила сумку под ногами. Пакет бы довезти.
В общем-то, ничего сложного. На вокзале встретят. Пароль, отзыв. Дома передать пакет. Не должно ничего случиться.
В конце вагона зазвенела гитара. Пел какой-то паренек. Один. Ильгет захотелось сесть к нему поближе, но жаль расставаться с местом — еще займет кто-нибудь, вот и будешь торчать среди вагона.
Голос едва пробивался сквозь громкий перестук колес.
Ночь закрыла глаза.
Ночь темна, как беда.
На ладонях земли
Тихо спят города.
Странная песня. Тревожная. И тоже нетипично — раньше бы орали веселой компанией «Корсара» или «Эх, да на пригорке!» А тут — одинокий голос. Справа обсуждают биржевые новости, слева — какое-то строительство. Почти и не разобрать песни.
Но звезда высока.
Посмотри, посмотри:
Все дороги во тьме,
А звезда все горит!
Все дороги во тьме, подумала Ильгет. Все дороги. Ее вдруг охватил страх — а не подозревает ли что-нибудь Пита? В общем-то, ему два и два сложить. Ведь и тогда она еле-еле смогла объяснить, что от нее нужно было квиринским спасателям. И теперь наплела какую-то ерунду про одноклассницу, объявившуюся в Тригоне (а почему одноклассница не позвонила?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174