На нее можно положиться, да и твоя внешность не внушила ей отвращения.
— О, еще как внушила! Просто девица хорошо умеет сохранять пристойное выражение лица. Ей пришлось этому научиться: она выросла среди университетских преподавателей. Нигде так не процветают сплетни и клевета, как на вечеринке у уважаемого профессора. Я предпочел бы оказаться среди крокодилов, чем среди профессорских жен: по крайней мере моя репутация осталась бы незапятнанной. — Камерон ощутил исходящее от саламандры тепло и открыл глаза; чашка висела перед ним в воздухе. Протянутая за чашкой лапа уже не так дрожала, и это его порадовало.
Отвар был столь же отвратителен на вкус, как и в первый раз: значит, саламандра все сделала правильно.
«Впервые с тех пор, как со мной произошло превращение, в моей комнате была женщина, а я не мог даже к ней прикоснуться».
Потребности его тела не изменились, и он отчетливо сознавал, что Роза Хокинс — женщина очень привлекательная, хоть временами она его раздражала.
«Какая женщина могла бы взглянуть на меня теперь и не испытать отвращения? Никакие деньги не купят мне услуг продажной любви: самая опустившаяся, самая несчастная девка с Пиратского берега откажется иметь со мной дело. Боже мой, да целовать меня — все равно что целоваться с овчаркой! Что же до остального…»
При одной только мысли об этом Камерон поморщился. Любая нормальная здоровая женщина отшатнется от него, хоть от шеи до колен его тело и оставалось человеческим.
За исключением хвоста, конечно… Впрочем, хвоста никто и не увидит: достаточно одного взгляда на лицо и руки.
Шерсть, покрывавшая голову и шею Камерона, становилась тоньше и вовсе исчезала на середине груди; кожа его стала теперь бледнее, чем была раньше. Шерсть снова появлялась на середине бедра, а ниже колен ноги были покрыты волчьей шкурой. Впрочем, и торс не весь был лишен растительности: вдоль спины тянулась полоса меха, завершавшаяся над самыми ягодицами хвостом. Камерон больше не мог носить обуви: ступни его еще больше походили на лапы, чем руки. Когда ему все-таки приходилось обуваться, он предпочитал мягкие мокасины или домашние туфли без задников.
«Очаровательная внешность, ничего не скажешь. Любая настоящая женщина тут же воспылает страстью… Только думать она наверняка при этом будет о своем любимом спаниеле».
Поэтому и Роза обошлась с ним точно так, как обошлась бы любая нормальная женщина, не лишившаяся самообладания: она обошлась с ним как со щенком.
«По крайней мере она не чесала меня за ухом и не уговаривала быть хорошим песиком».
Камерон поставил чашку и свернулся клубочком. Не было ничего удивительного в том, что такая поза ему удобнее: волку несвойственно лежать на спине.
«Опять этот проклятый хвост…»
Саламандра, к счастью, молчала.
— Погаси свет, — распорядился Камерон, и сияние, которое он видел сквозь сомкнутые веки, исчезло.
Теперь его занимала другая мысль: почему саламандра так себя повела? Почему позвала Розу, как только та вошла в свои апартаменты? Что это на нее нашло? Саламандрам не свойственно действовать по собственной инициативе.
По крайней мере ни в одной книге Камерон такого о стихийных духах не читал. С другой стороны, его отношения с саламандрами не были основаны на принуждении; может быть, позтому-то другие Мастера, навязывавшие свою волю подвластным им существам, и не сталкивались с подобным поведением?
Но почему саламандра привела именно Розу? Почему не Дюмона?
«Дюмона они не любят, но дело не в этом. Их первый долг — оберегать меня от опасности. Не видят ли они в Дюмоне угрозу?»
Такое было вполне возможно: его любимая саламандра уже много раз предостерегала Камерона против секретаря.
Однако основной вопрос оставался: зачем было приводить Розу в его личные апартаменты? Почему не сделать сначала те простые вещи, которые вполне под силу саламандре? Можно было оставить его там, где он упал, принести туда одеяла и лекарства, которые помогли бы ему собраться с силами. Зачем вообще приводить Розу?
Дверь на первом этаже открылась и закрылась. Камерон услышал, как по лестнице поднимается Дюмон. Одна хорошая сторона в его состоянии все-таки была: слух Камерона стал во много раз тоньше. В доме и иголка не могла упасть без его ведома.
Дюмон тихо насвистывал себе под нос: что-то, должно быть, привело его в очень хорошее расположение духа.
«Он ведь с моего разрешения может приказать саламандрам запрячь для него лошадей в коляску для поездки в Пасифику; может быть, дело в этом: он чувствует себя Мастером».
Однако если саламандра считает, что от Дюмона исходит опасность, не следует ему позволять узнать о слабости Камерона.
«Я могу разобраться с ним, когда приду в норму; пусть не думает, будто может воспользоваться моей недееспособностью».
Дюмон задержался на лестничной площадке и толкнул дверь, ведущую в апартаменты Камерона. Обнаружив, что дверь не заперта, он вошел в коридор и окликнул Камерона:
— Ясон! Что-нибудь случилось? Дверь не заперта.
— В чем дело? — проворчал Камерон, зная, что его голос будет слышен в коридоре. — Поль, отправляйтесь спать. Я занят своими книгами. Что еще вам нужно?
— Ничего. Только сообщить вам, что стоит заказать в гостинице в Пасифике куропаток. Там теперь новый повар из Нового Орлеана, и он буквально творит чудеса, готовя дичь. — Это было настолько неубедительное объяснение того, что Дюмон позволил себе побеспокоить хозяина среди ночи, что тот сразу же заподозрил: Дюмон учуял что-то неладное и пытается разнюхать, в чем дело.
— Прекрасно. Откройте там счет и проследите, чтобы куропатки были доставлены, — ответил Камерон, постаравшись, чтобы голос его звучал раздраженно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126