и пьют же такую дрянь люди. Серж был ярым противником пива.
Мне оставалось лишь полезть в чемодан за припасенной бутылкой с
Богданом на черной этикетке.
- ...Вот я и говорю: возвратился в редакцию и дал себе слово - больше
ни в какие там заграничные командировки ни ногой. Сам посуди: что я там, в
этих Штатах, не видел? Нью-Йорк с его грязным Бродвеем - боже, как могут
люди так врать, ведь сколько был наслышан - Бродвей, ах Бродвей! Я-то уши
развесил, старый чурбан, ну что-то на манер наших Елисейских полей -
публика, неторопливый шаг и веселый смех, прекрасные женщины, цветы, и
ночью и днем вечный праздник... А тут тебе - вонь, колдобины, толпы
куда-то несущихся людей и оборвыши, валяющиеся просто под ногами... А
квартира на 5-й стрит? Пока замки отопрешь, взопреешь... "Нет, дома, в
Париже, или нигде", - сказал я шефу. - Серж пускал клубы дыма и размышлял
вслух. - Твердо решил. Шеф тоже не полез в бутылку: мол, отдохните,
Казанкини, развейтесь, вспомните, что у вас там в загашнике залежалось,
предложите, нужно же отписаться после такой поездки... Я и возомнил, что
мои дела в ажуре, и укатил в Испанию, под Барселону, купаюсь, нежусь,
когда - телеграмма.
Серж сердито засопел, заурчал, как перегретый самовар, выбил в
пепельницу трубку, напрессовал в нее табак и снова без перерыва задымил. Я
уже и окно раскрыл - кондишн не был готов к таким перегрузкам, - но свежий
воздух Кобе тоже был напитан горечью бензинного перегара, дымом порта и
еще тысячью запахов большого города.
- "Телеграммка... Вам, сэр, из Парижа", - сует мне в руки портье и
смотрит на меня, как кот на сало. Дал я ему на чай, хотя мысль так и
сверлила: не хватай ты эту бумажку, скажи портье, чтоб выбросил ее на
помойку, у тебя законный отдых... О слабости человечьи, о любопытство, что
родилось раньше нас! - запричитал Серж. - Раскрываю... "Вам надлежит быть
в Париже... билет Сеул... утверждены специальным корреспондентом на Играх
XXIV Олимпиады... Агенство выражает надежду, что вы с вашим опытом..." Фу,
еще сегодня становится жарко, как вспомню, что я в тот миг почувствовал...
Вот и обретаюсь теперь в Сеуле, и торчать мне там до 2 октября 1988 года и
ни часом дольше!
- Поздравляю, Серж! Ведь это так интересно.
- И ты, Брут... - тяжко вздохнул Серж.
- Мне проще, я приеду в Сеул на три недели, вполне достаточно, -
бодреньким тоном произнес я, в душе завидуя счастливчику-толстяку.
- А может, ты еще до Игр заявишься? - с надеждой полюбопытствовал
Казанкини. - Я для тебя там такое организую! Уже начал обрастать связями и
знакомыми, к Играм буду своим человеком в Сеуле...
- Если Игры вообще состоятся...
- Состоятся. Даже если вы снова не приедете. О ля-ля, они были бы
рады, кабы могли б окончательно отлучить вас от Олимпиад!
- Кто это они? - прикинулся я дурачком.
- Много их, разных. И политики, и мафия. Помнишь, мы с тобой в
Лейк-Плэсиде... постой, постой, а что с тем парнем, вашим боксером, ну,
которого судили в Монреале?
- Дисквалифицировали. Грузчиком работает.
Серж насупился, потемнел лицом - это всегда служило у него признаком
гнева.
- Жалко парня, такой спортсмен... И ты ничем не мог ему пособить?
- Ничем.
- Как же так?
- Он совершил преступление и несет заслуженное наказание, - сказал
кто-то чужой моими устами.
- Я тоже не терял времени даром в Штатах, да и здесь в Сеуле. Кое-что
привез тебе любопытное. Захватил так, на всякий случай, надеялся, авось ты
заявишься на Универсиаду... Завтра встретимся в пресс-центре...
- Хорошо, Серж, - отчужденно сказал я, уносясь в мыслях в предстоящую
через несколько часов встречу с Тэдом. Что-то она мне принесет?
- Я, пожалуй, пойду... Поздно уже...
Я не задерживал Сержа.
Последнее, что я услышал, когда дверь захлопнулась за Сержем, был
грохот опрокинутой металлической пепельницы с песком на высокой ножке,
торчавшей на площадке. Но подниматься не стал, Серж сам разберется.

6
В низкосидящей, с удлиненным, хищным носом, как у гончей, учуявшей
след, темно-вишневой "тойоте", что беззвучно застопорила у моих ног, рядом
с водителем сидел Яшао Сузуки. Он перевесился через сидение и открыл
заднюю дверцу, впуская меня.
В салоне было отменно чисто и прохладно.
Яша тоже был отглажен и важен, как премьер-министр, в черном строгом
костюме и безукоризненно белой рубашке. Черные волосы были тщательно
приглажены и чуть отблескивали сизым оттенком вороньего крыла.
- Привет, Яша! - бодро воскликнул я, стараясь скрыть нервное
возбуждение.
- Хелло, Олег! - Яша пожал мою руку и, не отпуская, потянул ее влево
и буквально вложил в руку водителя. - Знакомься, это Такаси, он знает
хозяина зала.
Водитель повернулся ко мне, и я увидел продолговатое с сухими,
пожалуй, даже впалыми щеками, с небольшим острым носиком лицо, чуть
обозначенные бледные губы и мощный, как таран, подбородок человека,
способного выдержать прямой удар тяжеловеса. Его пожатие, как он ни
старался, буквально склеило мои пальцы, и еще несколько мгновений они
оставались безжизненными. Я непроизвольно взялся разминать их пальцами
левой, и Яша беззаботно и весело, как ребенок, которому удалось подшутить
над приятелем, расхохотался своим мелким, квохчущим смешком.
- Я позабыл тебе сообщить, что у Такаси - восьмой дан и он один из
самых популярных в Японии каратистов, - сквозь хохот объяснил Сузуки.
Владелец восьмого дана между тем остался холоден и беспристрастен,
точно речь шла не о нем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85