Весь город ненавидел меня тогда, как тебя сейчас. Не знаю, помнишь ли ты голос своей матери…– Помню, – отозвался Джон.Лейла была довольно старомодна по своим убеждениям. Несмотря на свой ум и талант, она не стала даже думать о карьере и предпочла стать просто женой и матерью. Однако, когда она говорила, в ее голосе слышались нотки Луи Брандейса, обращающегося к суду.– Пэтти, – сказала она мне… – судья покашлял и пояснил: – Она была единственным человеком, которому я позволял называть меня «Пэтти».– Я знаю, – произнес Джон, окончательно убрав подушку с лица и посмотрев на отца.– Так вот, она сказала мне: «Пэтти, я не хочу, чтобы ты защищал этого Джека Карей. Ты должен отказаться от этого дела». Вот что она мне сказала.– Да, – сознался Джон, – я сам это слышал.– Она просила меня отказаться от этого дела… – ради нее, ради нашей семьи, ради всего самого дорогого, что у меня было. Она взывала к моему католическому воспитанию и чувству справедливости. И, в конце концов, знаешь, что она мне сказала? «Пэтти, неужели ты не понимаешь, что, защищая убийцу, ты помогаешь ему избежать справедливого возмездия?»Произнося эти слова, судья увидел, как Джон в отчаянии закрыл глаза, словно почувствовав головокружение и тошноту.– Тедди говорит то же самое, – отметил он, не открывая глаз.– А ты сам как считаешь? – спросил Патрик.– Я говорю себе, что защищаю конституционные права людей, что Грег Меррилл имеет право на адвоката и справедливый суд…– И?..– А потом я вижу белую руку Аманды Мартин, торчащую из волнолома… Она застыла в таком положении, как будто в последние минуты бедная девушка отчаянно пыталась ухватиться за спасательный трос.Судья слушал молча, не перебивая.– А потом я вспоминаю Кейт Хэррис… – эту женщину, которая приезжала сегодня.– И что?– Ведь это ради нее я нарушил адвокатскую этику.– Я сразу об этом догадался.Джон удивленно посмотрел на отца:– Каким образом?– Она так очаровательна, – мягко произнес судья. – Ради нее я бы тоже нарушил адвокатскую этику.– Все это ведь очень серьезно, папа, – сказал Джон. – За это меня могли бы лишить адвокатской лицензии. Но беда в том, что…– …что ты готов сделать это опять, – продолжил за сына Патрик.– Откуда ты знаешь?Судья вздохнул. Окно спальни Джона выходило в сад, где стояла высеченная Лейлой статуя богини Правосудия – такая, какой ее всегда изображали – с завязанными глазами и весами в высоко поднятой руке. Мэв имела обыкновение насыпать в чаши весов крошки для птиц – и воробьи с кардиналами, прилетавшие поклевать их, часто устраивали на статуе шумную возню.– Ты ведь не каменный, – глядя на статую, сказал Патрик. – У тебя есть сердце.– Я думаю, мне придется отказаться от дела Меррилла.– Как – отказаться? Думаешь, кто-то сможет сделать эту работу лучше, чем ты?– Не знаю, но я не хочу ее делать, – ответил Джон.– Так ты серьезно раздумываешь об этом? – спросил судья, ошеломленный столь решительным заявлением сына.– Да. На сегодня у меня назначена встреча с доктором Беквитом. Мы планировали встретиться с Мерриллом, обсудить последние заключения психиатра и разработать на их основе стратегию защиты. Но я чувствую, что не могу этого сделать.– Потому что ты в это не веришь?– Потому что меня тошнит от всего этого. Потому что я больше не хочу жить в голове Грега Меррилла.Патрик сел на кровать у ног сына. Грязно-золотистый Брейнер, улегшись на полу, положил голову судье на колени.– Мне все это знакомо, Джон, – сказал он. – Я сам через это прошел. Это такое опустошение, такое отчаяние, от которого никуда не убежишь, нигде не спрячешься… Верно?– Да, – согласился Джон. – У меня не идут из головы преступления Меррилла. Я знаю, что двигало им – все эти фантазии, толкающие его на убийства… Я знаю, что Фил Беквит считает его очень ценным для науки пациентом… Но сейчас мне хочется только одного: отстраниться навсегда от этого дела.– Забраться под одеяло и спрятать голову под подушку…– Да, забыться и ни о чем не думать.– Именно поэтому в нашей профессии столько алкоголиков. После стольких стрессов в суде лучшее лекарство – пропустить рюмочку односолодового скотча… А ведь и в самом деле, – хитро подмигнул сыну Патрик. – Что скажешь?– Вообще-то ведь еще середина дня, – пробормотал Джон, но в то же время приподнялся на локте и спустил ноги с кровати.– Ну и что. Выпить по рюмочке – лучше, чем валяться в кровати, – добавил судья. – Спать будешь, когда выйдешь на пенсию.Они спустились вниз, в кабинет Патрика. Брейнер последовал за ними и выглянул по пути в выходящее на улицу окно, словно желая убедиться, не было ли там Кейт. Заметив, что Джон тоже бросил взгляд за окно, судья с трудом сдержал улыбку.Когда они пришли в кабинет, Патрик достал из серванта красного дерева два тяжелых бокала и графин из уотерфордского хрусталя. Вынув пробку, он закрыл глаза и с видом знатока поднес горлышко к носу, чтобы оценить аромат виски.– Это нужно пить без льда, – сказал судья, наливая.– Что это?– Талискер двадцатилетней выдержки.Патрик передал бокал Джону, и они чокнулись.– За адвокатов! – воскликнул судья.Отец и сын осушили бокалы, и Патрик налил еще.– Только осторожнее, Джонни, – сказал он, затыкая графин пробкой. – Если не остерегаться, то так запросто можно стать алкоголиком. Многие хорошие адвокаты попадаются в этот капкан.– Я знаю, – ответил Джон, потягивая виски маленькими глотками. – В детстве, когда я приходил к тебе в суд, мне довелось повидать немало пьяниц-адвокатов… Многие из них были ирландцами – Брэди или О'Нейл, например… И тогда они казались мне отвратительными – красные распухшие лица, налившиеся кровью глаза и этот ужасный запах спиртного, который всегда их сопровождал…Судья кивнул.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109