Реакцию деда с отцовской стороны тоже легко можно было представить – в его глазах все испанцы были проклятыми колонизаторами.
В общем, положение было ужасающим, но молодые люди сначала, наверное, об этом мало думали, поскольку души друг в друге не чаяли. Встречались они где попало, урывками, что им быстро надоело, так что через некоторое время им пришла в голову удачная идея пожениться. Разумеется, зарегистрировались они тайно, и брак мог быть только гражданским из-за разницы в вероисповедании. Тогда отцу исполнилось двадцать два года, а матери – девятнадцать.
Они понятия не имели, каким образом устроить свою жизнь, потому что сообщить о своем браке родителям казалось немыслимым. Отец, правда, чувствовал на себе ответственность за происходящее и решил, что на родину не вернется, а после окончания университета останется в Штатах, найдя себе работу. Он, видимо, очень любил тогда мою мать и мечтал сохранить семью, если собирался отказаться от своих родственников и их средств и зарабатывать на жизнь своим трудом, чего никогда еще в жизни не делал. Впрочем, он считал, что его семья в нем не очень-то нуждается. Он был третьим сыном, поэтому прямым наследником не являлся.
И тут случилась неприятность, вполне, впрочем, предсказуемая – мать забеременела. Стало ясно, что скрывать отношения дальше не удастся. Тереза была в ужасе и не знала, что делать. Оставалось надеяться только на папину милость, что было почти невероятно. Чуда, как и следовало ожидать, не произошло. Сеньора Альвареса чуть удар не хватил, когда он услышал, что дочь беременна от какого-то черномазого. О законном браке он и слышать не захотел. Терезу запер в комнате, а моего отца просто спустил с лестницы. Исмаил, правда, надежды не потерял и некоторое время пытался достучаться до тестя, но тот объяснил молодому человеку, что добьется его исключения из университета, если он не согласится на расторжение брака. Тереза, будучи беременной, оказалась менее стойкой и даже попыталась отравиться, но, к счастью, мы с ней оба остались живы. Моя бабка сочувствовала дочери, хотя, конечно, нисколько не одобряла ее поведения. У нее было очень слабое здоровье, она умерла, когда мне было полтора года, так что Тереза осталась один на один со своим суровым отцом.
Сеньор Альварес, надо сказать, оказался настолько благороден, что не сдал младенца, то есть меня, в приют сразу после рождения. Напротив, он решил сделать из меня испанца и католика и приложил все усилия, чтобы вычеркнуть моего отца из нашей с матерью жизни. Для этого он заставил все-таки Исмаила расторгнуть брак, сообщив ему, что ребенок умер при родах. Самое интересное, что отец ему поверил. Он некоторое время пытался связаться с бывшей женой, но той не разрешалось носа показывать из дому. Отец попыток не оставлял, и, в конце концов, дед, угрожая Терезе, что отберет у нее ребенка, принудил ее написать бывшему мужу письмо, где сообщалось, что она больше не желает его видеть. У матери не было выхода, и она написала это письмо. Через некоторое время мой дед по отцу решил, что сыну пора возвращаться на родину: он как раз заканчивал университет. Того больше ничего в Штатах не удерживало. Не убивать же несостоявшегося тестя, в конце концов. Поэтому папа уехал в Марокко, а мы с мамой остались в Бостоне.
Дед после смерти своей жены совершенно замкнулся и даже почти перестал разговаривать с дочерью, не забывая, правда, время от времени напоминать той о ее несмываемом позоре. Терезе было совершенно некуда деваться, у нее не было никакой специальности, к тому же имелся маленький ребенок на руках. Мы с ней целиком и полностью зависели от сеньора Альвареса. Вот в такой обстановке мне пришлось прожить десять лет. Меня, как я уже говорил, крестили в католической церкви, но имя мать и отец придумали еще до моего рождения – они почему-то были совершенно уверены, что родится сын. Они дали мне имя с тем расчетом, чтобы оно было и арабским, и английским. Уж на этом-то мать настояла. Ты еще не заснула, радость моя?
– Естественно, нет, – возмутилась девушка. – Как я могу спать, когда речь идет о твоем трагическом детстве?
– Ладно, продолжаю. В общем, дед терроризировал мать, а на меня обращал внимание только тогда, когда я делал что-нибудь не так. В таких случаях он читал мне длинные испанские нотации. Я, естественно, ненавидел деда и все, что с ним было связано: католическую церковь, Гарвардский университет, культуру древних майя, а особенно испанский язык. Наедине с мамой мы говорили по-английски. Потом я пошел в школу, тоже католическую. Оттуда меня все время подмывало сбежать, как и из дома, но я не мог оставить мать одну. Она бы просто руки на себя наложила в такой обстановке. Дед умер, когда мне исполнилось десять лет. С тех пор мы с матерью никогда больше не говорили дома по-испански, хотя она и была чистокровной испанкой. После смерти старика нам, конечно, стало легче, но вот существовать было решительно не на что, и тогда матери пришлось идти в школу преподавать все тот же испанский язык.
Жили мы бедно, и мама постоянно где-то подрабатывала. Замуж она больше никогда не выходила и вообще мужчин всячески сторонилась. Видимо, события молодости произвели на нее неизгладимое впечатление. Я продолжал ходить в ненавистную школу, где меня дразнили ублюдком – ведь отца у меня не было, а мать и я носили ее девичью фамилию. По всем признакам я получался незаконным ребенком. Моя родительница решительно не хотела говорить со мной о своем неудавшемся браке, я даже не знал, была ли она когда-нибудь замужем. Об отце я тоже не знал ровным счетом ничего.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49