Раздался взрыв смеха. Только Уинифред не присоединилась к нему. Не смеялся и Джо. Он думал о Дэниеле: „Это некрасиво с твоей стороны, папа. Она же страдает, и ты это прекрасно знаешь".
Хотя, возможно, Дэниел был по-своему добр, но это была доброта человека, который пытается остановить кровотечение, не вынимая ножа из раны.
Пришла и очередь Джо произносить тост. И то, что он сказал, оказалось очень к месту. Джо не отпускал шуточек. Он серьезно говорил о том, что между ним и Доном нет кровного родства, но тем не менее они всегда были друг другу роднее любых сиамских близнецов. И раз уж он поднялся сейчас с праздничным бокалом, то хотел бы поблагодарить отца и мать (вернее, тех, кого он привык называть ими) за заботу о нем в течение всех двадцати пяти лет. И, завершая свою речь, Джо повернулся к Дону и Аннетте, теперь уже мужу и жене, и торжественно произнес:
– За двух людей, которых я люблю больше всех на свете.
Все опустошили свои бокалы.
Для свидетеля на свадьбе это была не совсем обычная речь. Вовсе ни одной шутки. Гости, конечно, захлопали, но многие призадумались.
Странный парень этот Джо Кулсон. Из тех, кого никто не может понять толком. Прекрасный бухгалтер, всегда вежливый и добрый и вместе с тем загадочный. Да, загадочный, вот подходящее слово для него. Такими часто оказываются приемные дети, ведь никогда не известно, откуда они родом…
Аннетта и Дон переодевались. Конечно же, в отдельных комнатах. Им надо было выезжать в пять часов, чтобы успеть в Ньюкасл на поезд. В нем-то и начнется их свадебное путешествие в Италию. Целых три недели они проведут вдвоем!
Когда Дон вышел из своей комнаты, он не удивился, увидев около двери мать, разговаривающую с кем-то из гостей. Еще кто-то мелькал в коридорах. Да и вообще дом был наполнен смехом и болтовней. Должно быть, веселье перетекло в него из шатра. При виде сына Уинифред извинилась перед собеседником и протянула руку к Дону.
– Минутку, дорогой.
Ее голос звучал весело и оживленно, словно мать хочет сказать пару слов сыну наедине. Но как только Уинифред затащила его в комнату и захлопнула дверь, все изменилось. Она стала в стороне от Дона, прижала руки к полной груди и проговорила:
– Ты готов уйти, даже не попрощавшись.
– Нет, вовсе нет, мама. Я собирался зайти.
– Не собирался. Не собирался… Ты знаешь, что это конец.
– Пожалуйста, ну пожалуйста, не порти этот день, – взмолился Дон и закрыл глаза. Открыв их через минуту, он увидел, что мать стоит уже совсем рядом с ним. Он чувствовал ее дыхание: будто горячий влажный ветер овевал его лицо.
Уинифред снова заговорила:
– Может, меня уже и не будет, когда ты вернешься. Я ведь этого не переживу. Я умру.
– Мама! Ради Бога! – твердо произнес Дон. – Ради Бога, не начинай. – Он сжал зубы.
Уинифред вся дрожала от волнения:
– Ну вот, прежде ты никогда не позволял себе так разговаривать со мной. А теперь, значит, можно. Ну почему, почему я должна все это терпеть? Чем я это заслужила?.. О, Дон, Дон!
И Уинифред заключила сына в объятия. Но Дон не мог заставить себя обнять мать, его отпугивала ее близость. Это было новое чувство. Взяв ее за плечи, Дон почти грубо оттолкнул ее от себя и сказал:
– Ты могла бы быть более чуткой. Я ведь теперь женат, я начинаю новую жизнь. Неужели ты не понимаешь?
– Да, да, теперь я вижу. Я уже потеряла тебя.
– Пока еще не потеряла, но ты делаешь все, чтобы так оно и произошло. Я люблю тебя. Ты – моя мать.
– Ты любишь меня? – ее голос был мягок. – Ты и правда любишь меня, Дон?
– Да, да. – Он положил руки ей на плечи, словно хотел встряхнуть ее.
Но тело Уинифред не шелохнулось. Она уставилась на него, всхлипывая.
– Обещай, что ты будешь любить меня всегда. Ты же оставишь и мне немного своей любви. Обещаешь?
У Дона было сильное желание повернуться и убежать от нее, от этого дома и всех, кто в нем есть. От всех, кроме Аннетты. Мысленно он представлял, как они с Аннеттой бегут, держась за руки. Но вместо этого он услышал свой тихий голос:
– Я обещаю. Но сейчас мне нужно идти.
– Поцелуй меня.
Он медленно наклонился к ней и коснулся губами ее щеки. И снова очутился в ее объятиях. Она осыпала Дона поцелуями, прижимая его худощавое, подтянутое тело к своей необъятной плоти.
Только через минуту Дону удалось высвободиться и выйти из комнаты. Он не пошел прямо вниз, а направился сначала в ванную и там, закрыв дверь, наклонился над раковиной и умыл лицо холодной водой. Он весь дрожал. Его мать – сумасшедшая. Это так. Он хлебнул воды, затем вытер лицо, стряхнул капли с костюма, приводя себя в порядок, и несколько раз глубоко вздохнул, прежде чем покинуть ванную. У лестницы стоял Дэниел.
– Я искал тебя всюду. Где ты был? И Аннетта ждет внизу. Да что стряслось?
– Ничего. Ничего.
Дэниел окинул взглядом коридор и тихо спросил:
– Что, последнее „прощай"?
Дон снова глубоко вздохнул:
– Последнее „прощай". Ты угадал, папа.
– Ничего, дружок, все кончилось. Струна порвалась. Так что продолжай в том же духе, понимаешь?
– Да, понимаю.
Они смотрели друг на друга, как ровесники, как равные и по возрасту, и по жизненному опыту.
– Ну, тогда пойдем. – Дэниел взял сына под руку и повел вниз по лестнице в переполненный гостями зал, где все ухитрялись говорить одновременно. Вскоре все высыпали на улицу.
Сперва Аннетту обняла ее мать. А затем и отец, с трудом сгибая негнущуюся спину, наклонился, поцеловал дочь в обе щеки и проговорил:
– Да поможет тебе Бог, дитя мое.
Среди всеобщего веселья никто и не заметил исчезновения из толпы двух человек: Уинифред и Стивена. Что касается последнего, то у него случилась еще одна неприятность, о чем, впрочем, никто и не узнал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68