Начать с того, что Мемухан в целом был противником пира для простолюдинов, который он всего один раз вслух назвал "греческим", после чего как будто бы случайно начал с усмешкой вспоминать об обычаях островитян. Но все понимали, к чему он клонит: никогда прежде персидские цари не опускались до того, чтобы позволять простым горожаноам, всем, кому ни поподя, есть на царском золоте и топтать грязными башмаками дворцовые цветы.
- Так-так, времена меняются, я слышал, на многих островах сейчас устанавливются странные правила, которые они называют демократией, задумчиво произнес Мемухан, вроде бы обращаясь не к кому-то за столом, а к своей палке, наконечник которой был сделан из слоновой кости в виде львиной головы с раскрытой пастью.
- Так-так, там у этих греков уже и женщины дают мужчинам советы, и чуть ли не решают, кому с кем воевать, а это уже самое последнее дело, на этих островах все перевернулось с ног на голову. Мудрые люди так говорят: поведешься с черным котлом, сам черным от копоти станешь, быстро перемажешься, вот так-так...
И хотя Мемухан не говорил вроде бы вслух ничего дерзкого, но все остальные князья Мидийские и Персидские, угадывали его мысли и согласно кивали головами, словно подтверждая: да, так можно ох как далеко зайти, вот так-так-то! Если все делать "по-гречески", то, спрашивается, зачем вообще тогда нужен царь и великие князья, раз все дела на общих сборищах решаются толпой оборванцев? А если у подданных нет страха перед троном, о каком же тогда можно говорить послушании? И к чему вообще разводить иноземные глупости вокруг персидского престола, который всегда стоял на недосягаемой высоте над остальными народами?
Что касается военных дел, то и тут Мемухан сумел напустить своего ядовитого недовольства. Все эти дни великие князья много говорили о предстоящем походе на египетский Мемфис, где непокорные подданые перестали, как прежде, считаться с властью персидских царей и снова обнаруживают свое природное высокомерие. Разумеется, в Мемфис нужно было срочно посылать войско, чтобы подавить мятеж в городе, пока он не охватил всю страну. Но когда Артаксеркс объявил о том, что сатрап Сирии, верный Мегабиз, который известен тем, что собирает в своей сатрапии на удивление большие подати для царской казны, вызвался самолично возглавить войско на Египет, старик Мемухан скривился с таким видом, как будто только что нажевался горьких листьев алоэ.
- Так-так, я о том и говорю, - сказал Мемухан. - Сколько не сиди на дне моря, а все равно рыбой не станешь. Зачем сатрапу возглавлять царское войско? Нет, что-то здесь не так... Пусть лучше и дальше собирает подати для царской казны, раз у него это получается, так-то... Мало ли во всей Персии прославленных полководцев, помимо выскочки Мегабиза?
И остальные великие князья, которые только что напребой хвалили Мегабиза, вторя речам Артаксеркса, с озабоченным видом зацоками языками, принялись между собой украдкой переглядываться и тяжело вздыхать.
- А я доверяю Мегабизу, как самому себе, - резко возвысил свой голос Артаксеркс, чтобы пресечь никчемные стариковские вздохи. - Если Мегабиз чувствует в себе силу полководца, путь идет с войском в Египет, и завтра же я пошлю ему указ со своим на то повелением...
- Я и говорю: два меча в одних ножнах никогда не поместятся, так-так-то может получиться... - пробормотал себе под нос Мемухан и зачем-то засунул палец в открытую львиную пасть на набалдашнике своей клюки.
Шефар, который сидел рядом и слышал эти слова, понял, что старый князь имел в виду, но Артаксеркс не расслышал его боромотания и только грозно нахмурился.
Признаться, у Артаксеркса никак не укладывалось в голове, что великий князь Мемухан давал советы ещё Дарию Ахмениду, и хорошо помнил те стародавние времена, когда в персидском царстве появились в обращение первые золотые дарики, сделанные, кстати говоря, тоже по образцу греческих монет. На персидских монетах Дарий был изображен в полный рост, с луком в одной руки и с колчаном стрел за плечом, причем голова владыки, отчеканенная на золоте, получилась неестественно большой, размером с половину ноги, что было тут же высмеяно одним из пленных самосских ювелиров. Разумеется, за свой длинный язык ювелир был немедленно казнен на главной городской площади, и монеты остались с портретом без соблюдения греческих пропорций... Но - о, чудо! - Мемухан до сих пор помнил все эти истории, вопли ювелира из Греции, а главное - помнил, какой на самом деле была голова и лицо Дария Великого, слышал его гневные возгласы и веселый смех.
И теперь Мемухан точно так же, как когда-то с Дарием, а затем с его сыном Ксерксом, обсуждал с новым царем вопросы войны и мира, точно также хитро щурил свои маленькие, как черный бисер, глаза, потирал с противным шелестом желтые, похожие на сухие листья, ладони. И при этом был жив, все ещё жив, живее всех великих царей!
Даже в самом облике старика Мемухана, в его неподвижной, словно с железным колом, запрятанным под кожу, спине, Артаксерк видел тайный вызов всей династии Ахменидов и себе лично. Получалось, что великие цари, которых подданные услужливо называли "бессмертными" и возвеличивали в своих молитвах как "сыновей богов", один за другим исчезали в черную бездну небытия на глазах у простого князя, пусть даже из древнейшего мидийского рода. А Мемухан, как ни в чем не бывало, сидел по правую руку возле престола, на котором поменялись уже три владыки, точно также пил вино и стучал по полу палкой, когда хотел что-то сказать.
Во всем этом было что-то несправедливое, подлое и жуткое. И даже мерещился какой-то непонятный заговор, хитроумная интрига вокруг персидского трона, которую плела словно бы сама судьба, тихо нашептывая при этом:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121