- Вот, и я о том. Как только ты, Гафах, перестанешь верить в разных пауков и драконов, ты сразу же перестанешь всего бояться.
- Напрасно ты говоришь, Эсфирь, что я верю в одних только пауков, серьезно покачал головой Гафах. - Нас, персов, охраняет главный бог - Агура Мазда, а все остальные боги, и люди тоже, и звери, и цветы - его дети, которых сотворил великий Агура Мазда.
- Значит, ты тоже веришь в единого бога? - удивилась Эсфирь - Но Мардо...один человек всегда говорил, что вы поклоняетесь разным богам, похожим на зверей. Я и в дворцовом саду себя иногда чувствую, словно...в окаменевшем зверинце.
- Нет, - ответил Гафах. - Агура Мазда не похож на зверя. Он вообще ни на кого не похож. Его ни с кем и ни с чем нельзя сравнить, но все - от него, от него одного.
И Гафах запел свою любимую песню, которую он не считал нужным сопровождать никакими музыкальными звуками, чтобы можно было голосом лучше проникнуть в каждое слово:
"Кто утвердил воды и растения?
Кто в облака запряг ветер?
Я вопрошаю Тебя, Агура, - ответь мне:
Какой художник создал свет и тени?
Какой художник создал сон и бодрствование?
Кто сделал утро, полдень и вечер,
Чтобы указать разумному его дело?"
- Но ты словно бы поешь про нашего Творца, про Ягве, - восхитилась Эсфирь.
Гафах задумался. Он мог подолгу сидеть на корточках, тихо раскачивась то назад, то вперед на носках сандалий.
- Но, может быть, Творец отзывается на разные имена? - наконец, сказал он. - Ведь люди тоже говорят на разных языках - и поэтому часто не понимают друг друга, ссорятся, убивают. Зачем Он сотворил столько разных племен и наречий, и захотел, чтобы Его называли на разные лады? Для меня непостижимо все это, Эсфирь, и потому - страшно. И за тебя я тоже очень боюсь. Я слышал, что царь - жестокий, и ты должна быть с ним осторожна...
Гафах нарочно до шепота понизил голос, чтобы ни одна живая душа не смогла услышать его последние слова.
- Все правильно, так и должно быть, - ответила Эсфирь спокойно. - Он же - царь, и не может быть таким, как все другие люди. Но хватит об этом. Спой мне лучше песню о том, что никому не добраться до небесных круч, у тебя она хорошо получается.
- Лучше я спою другую песню, - смущенно улыбнулся Гафах. - Сегодня утром я придумал ещё одну песню, Эсфирь, только для тебя, чтобы тебе было не так страшно. Но только ты никому не должна говорить, что слышала её от меня, иначе мне отрубят голову. Наклонись, я спою её тебе на ухо.
"Сидит на земле изумрудный зеленый жук,
он облачен в блестящий панцирь,
на маленькой головке его рога, как у быка,
и мохнатая рыжая грудь - это грудь настоящего воина.
Когда он лежит на спине,
и двигает в воздухе цепкими лапками.
я любуюсь на блеск его одеяния,
на красивый треугольник на спине - отметину божества.
Он похож на царя.
Я боюсь теперь лишний раз ступить на землю,
и ненароком раздавить его ногой."
Гафах взглянул на Эсфирь, и увидел, что на глазах у неё были слезы.
- Тебе не понравилась моя песня? - огорчился евнух. - Как, нужто...
4.
...совсем не понравилась?
Девица, которую привел в царские покои улыбающийся во весь рот евнух Гегай, на первый взгляд Артаксерксу совсем не понравилась. Она была слишком юной и тонкой, с длинными, черными волосами, убранными на затылок и тонким станом. И ещё она показалась чересчур бледной - без яркой помады на губах, нарумяненных щек и почти что без украшений.
Артаксерксу нравились другие женщины, - он предпочитал наложниц с широкими бедрами, взбымающимися грудями и массивными, твердо стоящими на земле ногами. Женщин, покрытых с ног до головы тяжелыми дорогими украшениями, с подведенными глазами и маленькими рисунками на грудях на пупках. Жен, похожих на расписные кувшины в терпким вином. Только такие женщины были способны на короткое время вызывать у молодого царя желание, телесную жажду. Их можно быстро опрокидывать на ложе, жадно, в несколько приемов, выпивать до дна, и затем отправлять в женский дом.
После прохладной Астинь все прочие женские тела казались царю слишком горячими, он не мог терпеть их долго возле себя. Лишь в самые первые мгновения, когда женщины приятно дрожали от страха и возбуждения, они доставляли Артаксерксу некоторое удовольствие, но потом тела их раскалялись, браслеты и бусы начинали еле слышно позвякивать, напоминая знойный воздух в летние, засушливые дни, дыхание становилось горячим и тошнотворным. Но все же они на что-то годились, пусть хотя бы первые несколько минут...
Артаксеркс грозно взглянул на Гегая - похоже, этот евнух в последнее время стал плохо служить ему, забывать о предпочтениях владыки или делать вид, что забывает, что ещё хуже.
Но Гегай только часто-часто заморгал глазами, приложил руку к сердцу, попятился, и, все так же улыбаясь, скрылся за дверью. Он был очень хитрым этот Гегай, страж новых царских жен и заранее передал царю через Харбону, что сегодня ночью во дворец будет доставлен "лучший его цветок", с которым нужно обращаться особенно бережно, чтобы почувствовать его неповторимый аромат и не спешить с привычными порицаниями.
Царь нахмурился и ещё пристальнее взглянул на девицу. Она по-прежнему стояла на ковре, расшитом бабочками, на том же самом месте, где поставил её Гегай и без страха, с интересом глядела на царя, не опуская глаз. На вид она казалась спокойной и даже веселый, и лишь руки, которыми девица теребила края одежды, выдавали её волнение.
- Сними платье, - без всякого выражения, привычно приказал Артаксеркс. - Или тебя не научили, как положено, предстать перед царем?
С тех пор, как во дворце не стало царицы Астинь, Артаксеркс не терпел в своих спальных покоях танцев или песен, не выносил звуков арфы - все это было лишним, и только напрасно отнимало время, отведенное для сна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121