Все равно что! Но ты и пальцем не шевельнула, хотя знала, что мне неизвестно, где ты.
— Я надеялась, что ты меня отыщешь. — Сара высоко держала голову. — Похоже, пришло время рассказать тебе все. В тот день, когда я узнала о твоем романе, для меня жизнь кончилась. Я не смогла пережить это, как того хотел мой отец. Я была в истерике и посреди одной очень неприятной сцены упала с лестницы. Я насажала себе синяков, и у меня началось кровотечение, — тупо рассказывала она. — Мне показалось, что у меня будет выкидыш, от этого мне не стало легче. Врачи накачали меня успокоительными. Когда они сказали, что мне нужен постельный режим, я согласилась. Я думала, меня положат в больницу, но оказалась в частной клинике. Я не знала, что мой отец заявил нашему пожилому врачу, будто я сама бросилась с лестницы.
Злость Рафаэля улетучилась. Он слушал ее, не пропуская ни слова.
— Зачем ему это понадобилось?
Сара не ответила. Ее точеная фигурка окаменела.
— Мой лечащий врач был личным другом отца. Только через несколько дней после того, как я туда попала, я поняла, что это не простая больница. В соседней палате лежала безумная женщина. Для таких, как она, и была эта клиника. Она была совершенно безобидной помешанной, но, видимо, очень мешала своим богатым родственникам. А меня туда поместили потому, что я якобы пыталась покончить с собой и с моим нерожденным ребенком, и мой бедный, обезумевший от горя отец боялся, как бы я еще чего-нибудь с собой не сотворила.
— Infiemo (Преисподняя! (исп.) — Рафаэль был мертвенно-бледен. В его смятенном взгляде наконец-то заблестел огонек хотя и недоверчивого, но все же понимания.
— Но зачем, зачем ему это понадобилось? Я не вижу в этом никакого смысла!
— Смысл есть, — возразила Сара. — Он выбил меня из колеи. Он был полон решимости разлучить нас. Он попытался убедить меня, что я больна, а он делает все, что мне необходимо. Он хотел, чтобы я подала на развод, но я не подписывала бумаги. В конце концов я их подписала, потому что жизнь утратила для меня смысл.
В глазах у Рафаэля стояла мука.
— Сколько? Сколько ты там пролежала?
— Девять недель. Со мной неплохо обращались. Это верно. Я лежала в прекрасной палате, меня хорошо и регулярно кормили и лечили. — Голос у нее слегка дрожал. — Но все девять недель персонал не верил ни одному моему слову. Они потакали мне во всем! Отец хотел разлучить меня с тобой и ради этого делал все. Это была вендетта. А я оказалась под рукой, и он выместил на мне свою злобу. Нет, забудь об этом. Это несправедливо, ведь ты этого не знал, — добавила она глухо. — Ты так и не получил моего письма.
— Письма? — резко переспросил Рафаэль, думая только о том, что мог помешать ее отцу, но не сделал этого.
— Его так никогда и не отправили. Об этом тоже позаботился мой отец.
— Она поджала губы.
— А что было в том письме?
— Я хотела повидать тебя… поговорить.
Рафаэль едва сдержался, чтобы не выругаться.
— У меня к твоему отцу очень большой счет. И когда мы будем в Англии, мы поговорим с ним вместе.
Сара неуверенно покачала головой.
— Честно говоря, сама не понимаю, зачем я тебе все это рассказала.
Он резко выдохнул.
— Ты должна была рассказать мне это уже давно.
Она слабо улыбнулась.
— Ты же угрожал забрать у меня Джилли и Бена, — напомнила ему она. — Я провела там девять недель. Как, ты думаешь, на это посмотрел бы суд? Рафаэль вздрогнул; в уголке его плотно сжатого рта задергался нерв. — И ты думала об этом?
— Я только об этом и думала, — прошептала она. — Я ни одной ночи не спала спокойно до тех пор, пока мы не приехали сюда. Только здесь я поверила, что ты не собираешься у меня их отнимать.
Он залпом выпил свой бокал; рука его слегка дрожала. На побледневшем лице резко выступали скулы.
— Сара, ты должна мне поверить — я не имел ни малейшего представления о том, что над тобой висело. У меня и в мыслях не было начинать дело в суде или отбирать у тебя Бена и Джилли, если не считать одного сумасшедшего часа.
Бледная улыбка заиграла у нее на губах.
— В это трудно поверить.
— Мне было очень плохо, Сара. — Он выразительно развел руками. — Представляешь, как я себя чувствовал, когда решил, что ты убила нашего ребенка? Я возненавидел тебя. Да и себя тоже. Я чувствовал ответственность за то, что, как я считал, ты сделала. Для меня это было наказанием за мою чрезмерную к тебе любовь, за то, что, несмотря на эту любовь, я сделал тебя несчастной. — Его выразительные губы сжались. — Я не могу представить тебя запертой в том месте.
— Там было не так уж плохо. Спокойно, но раз уж надо было отдыхать… — Не шути так. Представляю, в каком ты была ужасе! Ты тогда была совсем другой. — Он запустил руки в свои и без того растрепанные волосы и привел их в еще больший беспорядок, и она почувствовала зарождающуюся нежность. — Ты была настолько хрупкой, что мне даже было страшно, но, когда мы расстались, я не позволял себе об этом думать. В моем воображении я рисовал тебя бессердечной шлюхой, достойной ненависти! Я винил тебя во всем.
— Что вполне понятно, — сказала она, отпивая еще один маленький глоток. — Мне это нравится.
Он неожиданно улыбнулся одной из тех улыбок, от которых у нее по спине пробегали мурашки.
— То, что ты пьешь, вовсе не текилы. Текилы свалила бы тебя с ног. Ей показалось, что в его голосе прозвучал самый многообещающий намек за все две недели, и она с надеждой взглянула на него, но тут же поняла, что он думал совсем о другом, и улыбка слетела с ее губ.
— Ты знаешь, почему я сегодня здесь?
— Тебя abuela прислала. Все в порядке, — заявил он. — Я не сержусь.
Но ему это явно не нравилось.
— Я пришла сказать тебе, что я… ну, не возражаю против того… Она запуталась, и язык перестал ей подчиняться:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56