» и ходят по улицам в чем мать родила, в Ауле ходят по проспекту Социалистическому, в недавнем прошлом — Соборному переулку, перед каждым выходным днем после работы, шесть или семь человек обоего пола,— Леночка громко сказала «Ах!», покраснела, страшно, до синевы, закрыла лицо руками и дальше уже кое-как выговаривала через ладони: «Ах, не надо, не надо говорить об этом! Это страшно! Я уже слышала об этом, но только не могла поверить! Значит, кто-то может это сделать, а кто-то может на это смотреть?!»
Афродита-Леночка ушла, но сначала разрезала самые гладенькие, самые красивые и аппетитные огурчики вдоль—от темно-зеленого хвостика, из которого торчал другой хвостик, рыженький, остаток давно засохшего огуречного цветочка, до беленького пупка, через который он еще сегодня был скреплен со своим растением, с огуречной плетью...
Обе половинки Леночка посолила. Потерла друг о друга, чтобы соль равномерно распространилась по чуть-чуть зеленоватой мякоти с несколькими рядками маленьких семян-зародышей.
Посоленные половинки она положила на кусок свежего ржаного хлеба, и тут-то появился в избе ни с чем не сравнимый тонкий душистый запах природы, запах, взывающий к жизни.
Вот она как сделала, Леночка, уходя.
А еще она унесла из его существования — прошлого, а может быть, и будущего — всех на свете женщин. Себя унесла, и милую Милочку, и Евгению Владимировну Ковалевскую тоже.
Евгения-то Владимировна?
Она ведь уехала из города Аула, да...
Переслала кое-какие вещички Корнилова в Верхнюю Веревочную заимку, сама же, ни слова не написав, не передав, уехала в неизвестном направлении.
Скрылась!
Это сколько же надо было передумать, перестрадать, сколько пережить отчаяния святой женщине, вечной милосердной сестре, чтобы оставить Корнилова одного, раненого и несчастного, в этой избе?!
И все-таки она снова поступила именно так, Евгения Владимировна, как должно было ей нынче поступить. Даже и этот ее поступок все равно был милосердным, и вот Корнилов вдыхал аромат огурчиков и ржаного хлеба, а думал он опять-таки о Леночке Феодосьевой: она ведь хотела и еще прийти!
С лопоухим человеком, которого она так серьезно называет «мужем», а все-таки прийти! И уж настолько ли это серьезно для Леночки: «муж»?
Корнилов, не откладывая, стал готовиться к посещению, он решил представить в воображении, как и что будет?
Но тут заскрипела дверь, в избу снова вошел Уполномоченный Уголовного Розыска, теперь он был один, то есть без Уполномоченного Промысловой Кооперации.
Он вынул из портфельчика лист желтоватой бумаги, потянул было носом воздух, наполненный огуречным ароматом, и слегка улыбнулся, но отвлекаться все-таки не стал, сказал строго, с явственным оттенком официальности:
— А теперь присядем. Вот сюда. За стол. Поговорим. Что-то голодное и жадное было в лице УУР, пряталось и не
могло спрятаться в желтой, уютной его бородке.
— Значит, в тот день, когда случилась драка, вы шли наниматься в Верхнюю Веревочную заимку? Вить веревки?
— Шел наниматься. В Верхнюю Веревочную заимку. Вить веревки.
— К кому именно шли? К какому хозяину?
— Кто больше заплатит, к тому и шел.
— Не знали, к кому вы идете?
— Не знал.
— С кого бы вы начали, в чей дом вошли бы сначала? Наверное, к хозяину, у которого вы работали прежде? До того, как получили во владение «Буровую контору»?
— До того, как я получил «Буровую контору», я вил веревки у разных хозяев.
И пошел, и пошел своим особым чередом допрос.
Следовали вопросы: кто, кого, чем стукнул в драке, не помнит ли Корнилов — кто стукнул его? Чем стукнул? Почему-то интересовался УУР — кто и чем? Все вопросы были дежурные, обязательные, не по существу. Не по тому существу, которое, кажется, имел намерение разгадать Уполномоченный. Впрочем, намерения УУР пока что были не ясны.
— Вы работали в артели, нанимались то к одному, то к другому хозяину?
— Работал. Нанимался.
— Вы не могли не видеть, что артели в действительности нет. Артели нет, а есть частные хозяева с наемным трудом, которые обманывают государство, получая налоговые льготы, как кооператоры?
— Никто не возлагал на меня обязанностей Уполномоченного Промысловой Кооперации. Мне нужно было заработать на хлеб. Больше ничего.
— Хлеб — само собой разумеется. А то, что не разумеется само собой?
— То не относится к делу.
— Относится, гражданин Корнилов: я выясняю ваше социальное лицо!
— И это — обязательно?
— Совершенно обязательно! В любом судебном разбирательстве. И не только в судебном.
— В каком же еще?
— В любом... При каких обстоятельствах вы потеряли свою «Буровую контору»?
А вот этот вопрос уже из «тех»,— не имея ни малейшего отношения к драке веревочников, он был из тех — из самых существенных. От него сразу же чем-то повеяло. Чем-то фронтовым, убийственным.
А было-то как? Как произошло?
Иван Ипполитович Глазунков, буровой мастер и совладелец Корнилова, автор единственной в мире «Книги ужасов», отнял у него «Контору», перевел ее на свое имя — вот как было!
Иван Ипполитович знал, что владелец «Конторы» по уставу ее должен быть лицом технически компетентным, но уже на первой скважине, которая была заложена вблизи деревни Семенихи, Корнилов свою полную некомпетентность обнаружил.
Иван Ипполитович как знал, что Корнилов подпишет с председателем артели «Смычка» Барышниковым договор на бурение другой скважины, причем подпишет с нарушением финансовой законности — без выплаты государству налогов с дохода.
Он все предусмотрел, Иван Ипполитович, чтобы отнять у Корнилова «Контору», все, кроме одного:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159