Дальше - больше. Больше знаний
- значит, больше незнаний, и настает время - все знают, кажется, все
уверены в том, что Солнце, вся Солнечная система должна вокруг чего-нибудь вертеться-крутиться, но
вокруг чего - толком не знает никто. Бахметьев К. Н. тоже не знает,
но ничуть этим не огорчен, тем более что его сердце ни в чем его не упрекает - ни
в безграмотности, ни в отсталости от века. Одним словом - ни в чем. Если
и вся-то наука, теорией анабиоза и всяческими другими теориями вооруженная, этого
не знает - кишка тонка! - он-то, Бахметьев-то К. Н., при чем? У него
за плечами и всего-то было два с половиной года самообразования в районной (изредка
- в городской) библиотеке.
К
тому же очень хорошо, просто прекрасно, что размышления пришли к нему только
что - мудрое оказалось опоздание! Если бы они пришли раньше, назад тому года
четыре, он бы не выдержал, обязательно кому-нибудь проболтался, и вышел
бы один только смех. Это представить себе, как бы смеялась-издевалась над
ним Елизавета Вторая? А как бы - Костенька? А как бы вся, в полном составе, дворова
команда доминошников? Но сейчас над ним не смеется никто, даже он сам над
собой. Все, кто мог, давно уже над ним отсмеялись, и вот он размышляет в
спокойствии: сердце-то? Два желудочка и два предсердия, они ведь система, котора
- главная, вокруг которой весь остальной Бахметьев К. Н. сплотился. Сплотился со
всеми его многочисленными жизнями - детской, техникумовской, военной и лагерной,
с семейной и одинокой, молодой и старческой, - он, признаться, число этих жизней
знал весьма приблизительно.
Другой причины,
подобного их сплочения, кроме как его собственное сердце, - не было. Можно
лишиться одной руки, одного легкого, части желудка, но без одного сердечного желудочка, без
одного предсердия жизни нет. Можно лишиться части мозгов и прожить в качестве
орангутанга или шимпанзе, ну и что? Все равно жизнь, и еще неизвестно, чьи
качества лучше, главное же в жизни - чтобы было сердце.

Ну а двухкомнатная? Плюс кухня 6,5 кв. м?

Вот и Елизавета Вторая. Как пришла в его двухкомнатную плюс
кухня 6,5 кв. м, как только огляделась, сказала:

- Вы, Константин Николаевич, родились под счастливой звездой!
Как пить дать - под счастливой!
Подумать только,
в то время Елизавета Вторая говорила с ним на вы?! А он с ней
- уже и не помнит как. Для него Елизавета Вторая всегда была одинакова -
что на вы, что на ты.

Бахметьев подумал и сказал:

- Все может быть! В наше время все может быть. Но
вообще-то я обыкновенный гражданин. Как все, так и я. Звезд не чувствую.

И опять он услышал в ответ:

- Ну не скажите! Все ж таки у вас сердце!


Звезда не звезда, а только нынче Бахметьев К.
Н. занят соответствующей мыслью: он реабилитирует Клавдия Птоломея, подтверждает высокую
репутацию Древней Греции и догадывается, что недаром выдающиеся астрономы прошлого
- тот же Коперник - одновременно были еще и медиками: есть, есть что-то общее
между системой мироздания и его, Бахметьева К. Н., организмом!

Умереть же по-хорошему - это значит - без воспоминаний. Не
вспоминать Бахметьев К. Н. давно уже умел - при том, что всегда знал, о
чем именно он не вспоминает.
О
чистке партии - никогда, тем более о партии до блеска очищенной. О харьковском котле
- как в этом котле командовал ротой из семи человек, как был ранен - никогда! (Кем
он был, в тот раз раненный, спасен - он действительно не знал.) О немецком плене,
о собственном в том плену телесном весе 29,5 кг - не вспоминал тем более.
Зачем? Если и вспомнишь - все равно не поверишь!

Несмотря ни на что мелькало одно и то же подземное воркутинское воспоминание: руба
уголек, мечтаешь о земной атмосфере - дыхнуть бы! Как бы не мечта, то и
не выдержал бы смену - двенадцать часов. Ну а подняли тебя на поверхность, а
там и атмосферы нет, туман - 40 градусов, больше ничего, и рот затыкаешь рукавицей и
в колонне бегом-бегом в барак. За плечами у тебя мешок с углем - бараки
требуют отопления!
Свобода от
воспоминаний (и от фантазий) - это мудро и справедливо. Может быть, и благородно? Недаром
старцы крестьянские загодя сколачивали себе гроб, хранили его на чердаке либо
в амбарушке с зерном. Они-то знали, знали хорошо, почему и зачем это делают.
Недаром люди говорят: народ, он - умный! Бахметьев К. Н. смертей повидал,
но все это были смерти навязанные, бессмысленные и потому отвратительные, совсем
не те, которых сама жизнь требует, с которой птоломеевское сердце выражает согласие, и
когда его послушаешь, слышно: По-ра! По-ра!


Итак, самое доброе чувство испытывал Бахметьев К.
Н., самое, казалось ему, заключительное, когда он протягивал руку к тумбочке, нащупывал пластинку валидола,
с трудом, а все-таки выковыривал из нее две - обязательно две! - капсулки и
укладывал их под язык. Под языком они таяли, просачивались в кровь и таким образом
утешали сердце. Что и требовалось доказать! И какие могли быть после того
еще желания?

Конечно, Бахметев Павел
Александрович в свое время плыл в Океанию на корабле с паровым двигателем. Не
на паруснике же, в самом деле, следовал он из России в Океанию? По многим морям,
по океанам? Бахметьев же К. Н. нынче, пользуясь достижениями науки и техники, вовсе
не плыл, а легко летел по воздуху в кабине неизвестной конструкции летательного аппарата.
Летел и думал: Вот повезло, вот повезло! Через час-другой буду на
месте! Одно было у него затруднение: надо предупредить жителей Океании о
том, что Бахметьев К. Н. к ним следует! Хотя бы и без особых почестей, все-таки
требовалось его, приземлившегося, кому-то встретить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21