Но что делать тому, для кого любой дом только строится… они доберутся до нас… никто этого не замечает… кран раскачивается, но это видят это лишь крошечные строители, с луны земля кажется маленьким стеклянным шариком. А ты, президент Объединенных Льдов, с ножом для колки льда в офисе и вздорным бредом во всех отверстиях — что бы они сказали, увидев тебя таким? Любовь не особенно идет в голову, когда ты в центре мишени. В Пятне Пустоты. Но у меня есть задание, и я собираюсь исполнить его хорошо — сделать все, от меня зависящее. Умеет ли Любовь водить машину? Она не рождается с этим умением, но ее легко обучить, как говорят о попугаях. Любовь — это бриллиантовое кольцо в сорок карат-попугаев, которое спускает штаны, пока гниют его родители. Эта тема мне хорошо известна, однажды я даже эссе написал.
Это правда, что для человека любовь — это все. Любовь — это вода, по которой шагал Иисус, но когда слово «вода» мелеет, и ты падаешь в добровольное одиночество, ты все равно падаешь в любовь.
Люди считают любовь экваториальным эквивалентом смерти, потому что они живут не на экваторе. Любовь настолько безобъектна, что ее следовало бы назвать абстракцией, а смерть — это имя для всех абстракций. Иными словами, она вызывает в тебе желание прикинуться дурачком. Но если ты это делаешь, рано или поздно тебя все равно раскрывают, и тогда приходится начинать все с начала на новом месте, вступая в игру и выбывая из нее, пока ты жив, как шпион. Хотя в этом нет ничего плохого. Можно сказать, что гусеницы во времени — то же самое, что пчелы в пространстве.
Это была прелюдия. Сейчас ты проводишь рукой по лицу, и за эту долю секунды напряженные пристальные черты разглаживаются, как будто ты спал с открытыми глазами.
II
Следующий персонаж, с которым вы познакомитесь, вообще здесь не к месту. Он лишний. Он — пробел в книге, как будто, пока Джек и Сью разыгрывают кульминационный момент каждый в своей мыльной опере, видеокамера, что лежит на полу у них за спиной, начинает медленно подниматься, записывая и воспроизводя все, что попадает в кадр. Или как будто потом Джек и Сью наблюдают в течение сорока секунд в том же самом телевизоре настоящих бронтозавров на выпасе. Он, как внезапная пустота под ложечкой, которая возникает на людной улице при внезапном вопросе незнакомца, поравнявшегося с тобой в толпе: «А вы что… думаете?» Можно еще сказать, что этот новый персонаж имеет такое же отношение к данной книге, какое имеет отдельно взятой человек, чья жизнь, начиная с семнадцати лет, была непрестанной попыткой понять себя через пристальное наблюдение за всеми, кто хоть чем-то на него походил, к биографиям остального человечества.
Он — друг вампира, и на карнавале в Хэллоуин он — скелет. Дружба их объясняется тем, что у скелета нет крови, которую мог бы выпить вампир, а вампир вообще ничего не боится, и ему это, наоборот, даже нравится. Они подружились еще подростками. Скелета зовут Череп, а вампира зовут Рот. Они живут вместе в Нью-Йорке, и играют в рок-группе «Либертины».
Оба достигли своей нынешней личностной сущности на темной стороне жизни практически одновременно, когда у них начали пробиваться усы. Теперь, когда им было по 21, оба брились всего раз в неделю, что давало Рту все основания предположить, что они и дальше будут меняться, но Череп упорно твердил, что ему очень даже неплохо и в нынешнем обличии.
Черепа зовут Каспар Скалл, настоящее имя Рта — Артур Блэк.
Они живут в паутине из проводов и картинок, распиханных по четырем боксам в четырнадцать квадратных футов. Вещи здесь чистят редко. Череп может все дни напролет дрыхнуть в прохладе, лежа на диване в своих потрепанных грязных шмотках, и поднимается только, чтобы сгрести мелочь своими большими ручищами и пойти купить супа. Рот возвращается с охоты и находит его на месте. В течении первых минут пятнадцати они не говорят друг другу ни слова и даже не смотрят друг на друга, пока Артур слоняется по квартире, а Череп хлебает свой суп. Потом Рот отрывает полоску бумаги в девять дюймов шириной, растягивает ее у себя перед грудью, от соска до соска; стараясь не прикасаться к Каспару, продевает бумагу ему через грудь и вытаскивает со спины, держа за уголки двумя пальцами, большим и указательным. Череп отрывает точно такой же кусок бумаги, держит его вертикально и — тщательно избегая всякого телесного контакта, — продевает его через тело Артура подмышками. Потом они берут по паре тупых ножниц и, стиснув зубы, начинают кромсать бумагу. Они бормочут разные фразы вроде: «Кажется, здесь написано твое имя, Каспар», или " Чуть-чуть сними по бокам, пожалуйста ", или " Что ты делал сегодня в школе? "
Вскоре вся бумага, сероватая, как дешевая бумага для пишущей машинки, оказывается на полу. Просто клочки и обрезки. Просто хлам, как это принято называть. Мусор. Мусор весело скачет в корзине вместе с остатками нашинкованной моркови, покрывшейся черными точками, но давно позабытой Каспаром и Ртом, хотя оба они — любители точек и кругов. Рот особенно любит точки, Каспар — круги.
Они убирают ножницы.
Рот снова берет свои ножницы и запускает ими в окно. Друзья стоят лицом к окну и смотрят, как ножницы плашмя ударяются о стекло. Им обоим смешно. Ножницы остаются на том же месте, и Артур, смеясь, оседает на пол.
— Слушай, как смеются ножницы, — говорит Череп.
— Это что, такая интимная шутка? — спрашивает Рот.
Ни тот, ни другой знать не знают, о чем говорит ему собеседник. Они вообще никогда не знают, о чем говорят.
Вот последний их разговор, где имел место такой обмен репликами:
Рот (тыкая пальцем в яичницу):
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14