Ага, поехали! Может, там сегодня будет что-нибудь интересное. Джинджер взяла со стола бутылку джина, а Гарри попытался схватить ее за руку, но она резко повернулась к нему спиной и с самодовольным видом вышла из конторы. Гарри, подавшись вперед на стуле и ухватившись за край стола, смотрел ей вслед, не замечая ребят, которые, забрав оставшиеся бутылки джина и еду, удалились.
Гарри, опираясь на стол и застыв, словно в столбняке, глазел на дверь, а голова его постепенно наклонялась набок, пока он наконец не ударился о стол виском. Он резко поднял голову, поморгал, потом вновь уставился на дверь, медленно сползая со стула, пока не оказался на полу. Свернувшись калачиком под столом, Гарри уснул.
В этой удобной позе Гарри проспал под столом почти до полудня. Яркое солнце светило в окно, освещая весь кабинет, кроме укромного уголка, служившего Гарри приютом. Гарри сидел в темноте под своим столом, уткнувшись подбородком в колени, силясь продрать глаза, тупо глядя снизу то на свой стул, то на его полосатую тень на стене, не чувствуя ничего, кроме рези в глазах. Он ничего не пытался сделать, даже зажмуриться от яркого солнца, освещавшего стену, от странного света, который лишь слепил его, но не рассеивал тьму его маленькой спальни. Так он просидел не один час, даже не помышляя о том, чтобы стряхнуть с себя оцепенение, пока потребность помочиться не сделалась такой мучительной, что он вынужден был выползти из своего убежища. Помочившись, он наклонился над раковиной и долго держал голову под струёй холодной воды, потом с трудом доковылял до своего стула, сел и закурил, глядя в одну точку до тех пор, пока его не заставила вскочить острая головная боль — тогда он запер контору и пошел в соседний бар. Он молча сидел в одиночестве у края стойки и пил, не испытывая никакой радости от перспективы тратить сколько заблагорассудится, а потом получать эти деньги с профсоюза, что он и проделывал с первого дня забастовки; даже не заметив, что примерно через час прошла головная боль. Пропьянствовав несколько часов, он ненадолго задумался о событиях вчерашнего дня и почувствовал возбуждение, но не сумел продраться сквозь туман, окутавший всё, что было минувшей ночью, а вскоре его совсем развезло. Еще не стемнело, когда он вышел из бара, доковылял до дома, рухнул, не раздеваясь, на кровать, потихоньку свернулся калачиком и уснул.
К понедельнику рабочие немного воспряли духом и были готовы остановить любой грузовик, который попытается преодолеть заслон пикетчиков. Благодаря инциденту с грузовиками за выходные дни рабочие еще больше преисполнились сознания собственной важности. В пятницу они снова и снова обсуждали случившееся, а допивая последний стакан пива в субботу вечером, были уже уверены в том, что, раз компании пришлось прорывать заслон при помощи грузовиков, значит, у нее возникли трудности с выполнением заказов и вскоре она будет не в состоянии держать завод закрытым. Некоторые даже хотели в воскресенье вечером или в понедельник с раннего утра заглянуть ненадолго в контору и проверить, не попытается ли компания тайком пропустить грузовики на завод до начала пикетирования, но охотно уверили себя, что это ни к чему. Так или иначе, в понедельник они пребывали в слегка приподнятом настроении, поскольку знали, что забастовка скоро кончится и жены перестанут пилить их из-за безденежья. Не сомневались они и в том, что, прежде чем пойти на уступки забастовщикам, компания попытается еще раз прорвать заслон, и потому все, даже те, кто сидел в конторе и пил, были готовы по первому сигналу о появлении грузовиков ринуться по Второй авеню к заводу — а когда грузовики появятся и будут остановлены, компании придется удовлетворить требования профсоюза. И потому они ждали и надеялись.
Ставя утром штампы в книжки, Гарри каждый раз спрашивал рабочих, видели ли они в газете фотографию горящих грузовиков, и всячески старался намекнуть на то, что идея сжечь грузовики целиком и полностью принадлежит ему. Ближе к полудню даже Гарри поднадоело часами слушать одно и то же, поэтому он перестал болтать о грузовиках, а вскоре, после пары кувшинов, в памяти всплыли некоторые сцены субботнего вечера, и он вспомнил, как в контору пришли ребята, вспомнил музыку, джин и танцующую Джинджер. В субботу вечером ему было хорошо, это он вспомнил ясно, а заодно вспомнил, что ребята, судя по всему, относились к нему с уважением из-за его должности в профсоюзе и той легкости, с которой он делает любые заказы, заставляя профсоюз за всё платить; и вспомнил, как Джинджер восхищалась его силой, как ей нравилось с ним разговаривать и щупать мускулы его рук и ног. Кое-какие эпизоды он, правда, не смог припомнить, но они, вероятно, особого значения не имели, и вскоре даже мысль о них изгладилась из памяти так, словно их никогда и не было.
Весь день у рабочих теплилась надежда, но под вечер, когда пикетирование подходило к концу, почти весь их оптимизм улетучился. Грузовики, чье появление должно было послужить вступлением к завершающей фазе забастовки, так и не прибыли, и хотя поначалу люди тешили себя надеждой, что они вскоре подъедут и что компания, как и следовало ожидать, решила повременить денек-другой, прежде чем предпринять новую попытку, никому не удалось поверить в правдоподобность этих объяснений, как рабочие ни старались. С самого утра все, как манны небесной, ждали счастливой развязки, надеясь, что вместе с забастовкой кончатся и их невзгоды; и хотя они, приведя множество доводов, пытались уверить себя и друг друга, что компания скоро вынуждена будет пойти на уступки, сохранять оптимизм оказалось не так-то просто, и когда день подошел к концу, они молча поставили на место свои плакаты, кивнули друг другу на прощанье и разошлись.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104