— воскликнул он. — Я так и думал, что они вернутся.
Эдит соскочила со стола и, подбежав к окну, стала рядом с Бартоломью.
— Да их там уйма! — вскричала она. — Подойди сюда, Генри.
Генри снял козырек, но не двинулся с места.
— Может, лучше потушить свет? — предложил Бартоломью.
— Нет, они сейчас уйдут.
— Они не уходят, — сказала Эдит, глядя в окно. — И не думают уходить. Их все больше и больше. Смотрите, сколько их там — на углу Шестой авеню!
В желтых лучах уличных фонарей, отбрасывавших синие тени, было видно, как противоположный тротуар заполняется людьми. Большинство из них были в форме, — одни трезвые, другие сильно на взводе, — и над всей этой толпой стоял глухой гомон, а порой раздавались нечленораздельные выкрики.
Генри встал, подошел к окну, и, когда его высокий силуэт отчетливо вырисовался на светлом фоне, голоса, доносившиеся с улицы, мгновенно слились в неумолчный вой и оконное стекло задребезжало под ударами запущенных в него папиросных коробок, окурков и даже мелких монет. В парадном повернулась, вращающаяся дверь, и шум ворвался на лестницу.
— Они поднимаются сюда! — вскричал Бартоломью.
Эдит взволнованно повернулась к брату.
— Они идут сюда, Генри!
Снизу из вестибюля теперь уже отчетливо доносились крики.
— …к черту социалистов!
— Большевистские прихвостни!.. Немцам продались!
— Они на втором этаже! Пошли!
— Мы им покажем, этим…
Дальше все промелькнуло, как в страшном сне. Эдит показалось, что крики обрушились на них, словно град из тучи: по лестнице загрохотали десятки сапог. Генри схватил ее за руку и увлек в глубь комнаты. Дверь распахнулась, и в комнату ворвались какие-то люди — не вожаки, а те, что случайно оказались впереди.
— Здорово, большевичек!
— Заработался небось?
— Ишь ты, с девчонкой! Будь ты проклят!
Эдит заметила двух солдат, которых кто-то выпихнул вперед; они были очень пьяны и стояли, покачиваясь. Один был коренастый, смуглый, другой — высокий, с безвольным подбородком.
Генри шагнул вперед и поднял руку.
— Друзья! — сказал он.
Гул сменился тишиной, перемежавшейся неясным бормотаньем.
— Друзья! — повторил Генри, устремив свой отрешенный взгляд поверх моря голов. — Вы ведь только сами себе приносите вред, врываясь сюда в ночное время. Разве мы похожи на богачей? Разве мы похожи на немцев? Я спрашиваю вас: скажите по чести…
— Заткнись!
— А то, скажешь, не похожи!
— А что это за дамочка у тебя тут?
Какой-то малый в штатском, шаривший по столу, вдруг поднял над головой газету.
— Вот! — заорал он. — Они хотели, чтобы немцы выиграли войну!
С лестницы хлынула новая волна людей, и мгновенно заполнила всю комнату. Толпа сомкнулась вокруг крошечной группки в углу. Эдит заметила, что высокий солдат с безвольным подбородком по-прежнему впереди. Коренастый, смуглый исчез.
Она осторожно отступила еще на шаг и стала у распахнутого окна, из которого тянуло ночной прохладой.
Внезапно все смешалось. Солдаты кинулись вперед, и Эдит увидала, как толстяк-редактор схватил стул и занес его над головой. И в ту же секунду погас свет, и Эдит почувствовала прикосновение разгоряченных тел и грубой одежды, услышала яростные крики, топот и чье-то тяжелое дыхание над самым ухом.
Какая-то фигура возникла перед ней из мрака, покачнулась, беспомощно отлетела в сторону и вдруг исчезла, провалившись в окно с коротким отчаянным воплем, сразу же затонувшим в общем гаме. При слабом свете, струившемся из окон дома напротив, Эдит показалось, что в этой исчезнувшей за окном фигуре она узнала высокого солдата с безвольным подбородком.
Небывалый гнев вспыхнул в ней. Не помня себя, она стала протискиваться в самую гущу свалки, неистово работая локтями. Она слышала хрип, проклятье, глухие удары кулаков.
— Генри! — отчаянно крикнула она. — Генри!
А через несколько минут она внезапно ощутила, что в комнате появились какие-то новые люди. Она услышала чей-то густой, властный, грозно рокочущий бас, увидела желтые лучи ручных фонариков, шарившие по лицам. Крики стали замирать. Свалка усилилась — и вдруг все стихло.
Вспыхнул свет. Комната была полна полицейских, колотивших дубинками направо и налево. Густой бас монотонно рокотал:
— А ну давай! А ну давай! А ну давай!
И затем:
— Тихо! Тихо! Пошли отсюда! А ну давай!
Комната пустела, словно из нее вычерпывали людей, как воду из лохани. Полицейский, притиснувший в углу какого-то солдата, отпустил своего противника и подтолкнул его к двери. Бас продолжал рокотать. Эдит поняла, что бас принадлежит полицейскому с короткой бычьей шеей, стоявшему возле двери и одетому в капитанскую форму.
— А ну давай! Куда это годится! Своего же солдата вышвырнули в окно. Расшибся насмерть.
— Генри! — закричала Эдит. — Генри!
Она бешено заколотила кулаками по спине какого-то человека, преграждавшего ей дорогу, протиснулась между двумя другими и с криком бросилась к бледному как полотно человеку, сидевшему на полу, прислонившись к ножке стола.
— Генри! — в ужасе вскричала она. — Что с тобой? Что с тобой? Они ранили тебя?
Глаза его были закрыты. Он застонал, взглянул на нее и сказал тоскливо:
— Они сломали мне ногу. Господи, какие идиоты!
— А ну давай! — кричал капитан полиции. — А ну давай! А ну давай!

IX
В восемь часов утра ресторан Чайлда на Пятьдесят девятой улице отличается от других ресторанов Чайлда разве что размером мраморных столиков да блеском сковородок. Вы найдете там толпу бедно одетых людей. В уголках глаз у них еще притаился сон, они смотрят прямо перед собой в тарелку, стараясь не видеть других, таких же бедно одетых, как они.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19