- Вот что, Назарыч, - сказал Селезнев, - ты достань мне одного писучего, другого хозяйственного человека! А потом натаскай ребятишек для пароходной комендантской команды! Работнем - куда ни шло...
Сам он пошел в типографию "Рабоче-крестьянской газеты", и на следующий день были расклеены по городу приказ и воззвание: "Всем, служившим когда-либо на пароходе "Хорунжий Былков" и барже "Свободная Россия", явиться к коменданту указанного парохода т.Селезневу, в контору на берегу, 22 апреля, к 8 часам утра".
Первым явился на зов маленький кривоногий старичок во главе небольшой кучки веселых загорелых парней в засаленных блузах и широких брезентовых штанах навыпуск. Он оказался судовым машинистом, а сопровождавшие его ребята - матросами с парохода.
Они произвели на Селезнева самое хорошее впечатление. У старичка были длинные, опущенные книзу хохлацкие усы и густые седоватые брови. Он, видимо, любил поговорить и после каждой фразы как-то особенно щурился. Морщины на его маленьком шершавом лице, черные от въевшейся копоти и машинного масла, делались при этом еще чернее и глубже.
- Ты видел ево... пароход-от, голова? - говорил он с добрым затаенным смехом в глазах. - Дрянь посудинка-то, ну? Ничево-о, голова! Нала-адим. Там в машине малость частей не хватает, дак в депе можно раздобыть - пойдет...
- Как же тебя записать? - спросил Селезнев. - Машинистом?
- Люди механиком звали, а хошь - пиши машинистом... Нам все едино... Мы народ не гордый...
Он засмеялся мягким, беззвучным смехом, похожим на шорох дыма в пароходной трубе.
- Механиком и запишем, - серьезно сказал Селезнев. - А матросы тут все?
- Пятерых нет, - сказал "механик", - удрали.
- Босотва! - презрительно добавил нескладный чубатый парнишка. Трусят...
- Перело-овим! - уверенно загудели остальные.
Селезнев отвел ребятам место в конторе и выписал им паек.
Работа пошла веселее.
В тот же день пришел капитан парохода - костлявый мужчина лет сорока, одетый, несмотря на стоявшую теплынь, в теплую казачью шинель и такую же папаху. Он относился к своей судьбе со странным безразличием, и Селезнев долго не мог отгадать, каково его действительное настроение. Они вместе прошли на пароход, где уже возились маленький механик и раздобытые им неизвестно откуда слесаря и плотники. Увидев, что работа кипит, капитан несколько оживился.
- Пятьдесят восемь лет посудинке! - сказал он с неожиданными ласковыми нотками в голосе. - Отец мой сорок лет на ней плавал. На Ханку и к Николаевску ходил. Тогда тут еще маленький поселочек был, а теперь город...
Последнее слово капитан произнес с легким оттенком неодобрения и даже досады.
- Тебя как звать? - спросил Селезнев.
- Усов, Никита Егорыч.
- Тезка, значит? Ладно. Так вот, Никита Егорыч, назначаю тебя старшим по ремонту. Понял? Все, что требуется, докладывай мне. Срок - неделя.
- Недели мало, - сказал капитан, снова переходя на безразличный тон.
- Неделя! - решительно отрезал Селезнев.
Капитан помялся, потеребил выцветшие казачьи усы и, как-то сбоку глядя на Селезнева, сказал тем же безразличным тоном:
- Попробуем. Я хочу вам сказать, что я, конечно, не интересуюсь политикой. Но японцы тоже не по мне. Я не стану тормозить дело.
- Еще бы ты стал тормозить! - с обычной грубоватой и вместе с тем незлобивой насмешкой воскликнул Селезнев.
Но он понял капитана очень хорошо. Старый речной судак действительно боялся политики и предпочел бы сидеть дома. Но раз его сволокли с нагретого места, он решил работать не за страх, а за совесть, как работал на "Хорунжем Былкове", когда тот вылавливал большевиков.
На другой день Назаров привел "хозяйственного человека".
Более странного и подозрительного типа Селезнев не видел никогда в жизни.
Его лицо, волосы, шея, кисти рук с неимоверно длинными пальцами были ярко-рыжего, огненного цвета.
Веснушчатый нос чуть вздернулся кверху и совсем не вязался с горестной и немного ядовитой складкой тонких обветренных губ. При всем том "хозяйственный человек" имел очень жуликоватый вид, усиливавшийся потрепанным клетчатым пиджаком с воротником, загнутым кверху, указывавшим на знакомство с последней модой амурских "налетчиков".
Неприятно поразили Селезнева уставившиеся в него немигающие белужьи глаза с длинными, почти белыми ресницами.
Фамилия "хозяйственного человека" оказалась Кныш.
Он должен был добыть весь необходимый материал по оборудованию парохода и заготовить продовольственные запасы для матросов и комендантской команды.
Однако он не выразил никакого испуга или протеста, узнав про трудности своей будущей работы.
Селезнев не решился сразу ввести его в курс и велел ему прийти на следующее утро.
- Назарыч! - недоуменно воскликнул он, когда Кныш вышел из конторы. Ты промахнулся на этот раз, старый братишка. Ну, скажи мне: ну, что это за фигура?
Назаров вытащил из кармана голубенький кисет и, распустив завязку, достал из него кусок газетной бумаги и щепотку крупного коренчатого табаку. Свернув папироску, он протянул кисет Селезневу и, по обыкновению, не глядя ни на кисет, ни на Селезнева, сказал спокойным и ровным тоном:
- Это жулик. За ним придется присмотреть. Только для нас... - тут Назаров сделал маленькую паузу и тем же спокойным тоном докончил: - Это самый годящий человек.
Чувствуя, однако, что для Селезнева его слов недостаточно, он продолжал:
- Нас он не надует - факт. А других - сколько угодно. Он тебе самую последнюю гайку, хоть из-под земли, а доставит моментом. В живом виде.
Селезнев решил не спорить, а посмотреть. Но он не оставил Кныша без контроля и, дав ему на другой день задачу добыть в Иманском депо необходимые для машины части, написал бумажку от себя, в которой точно указал, какие именно части были нужны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12