- Ты лучше не грози, - сказал Иван Кириллыч, - потому что...
- Больш-шевики пр-редатели р-родины! - завизжал вдруг Барков, захлебываясь пеной.
Он затрясся в пьяной истерике, и в его тусклых глазах где-то в темной глубине зрачков испуганно забилась жалость к себе и ненависть ко всему миру.
Толпа с ревом надвинулась на Неретина, опрокинув Баркова и спотыкаясь об него ногами. Иван отступил назад, не зная, пригрозить ли револьвером или еще испробовать силу своего голоса.
- Не уйду я! - сказал он твердо.
- Сами сбросим! - стонал Вавила, размахивая потным кулаком перед его лицом. - У, стерва!
Откуда-то сбоку, оттискивая народ от крыльца, выдвинулась неуязвимая жилистая фигура и, отгородив Неретина от мельника, вынесла над толпой жесткое лицо Харитона Кислого. Ярость клокотала в каждой частице его тела, челюсти были крепко сжаты последним напряжением воли, и глаза, серые и жестокие, буравили слезящиеся глаза Вавилы. Несколько секунд они смотрели друг на друга - один, сдерживая себя нечеловеческим усилием, другой, истекая желтыми слезами, пока громадный кулак не взвился над толпой, как цеп.
- Р-расшибу! - рявкнул Харитон, чувствуя, как кровь волною хлынула ему в голову.
Мочась от страха, мельник отпрянул в толпу, но удар по темени настиг его у нижней ступеньки и свалил под чьи-то кованые сапоги. Вавила запомнил, что от них сильно пахло дегтем.
Потом все смешалось. Мелькали, как молоты, кулаки, трещали скулы, рвались праздничные пиджаки, и яростный звериный рык окутал толпу вместе с едкой и жаркой дорожной пылью.
Несколько человек бросилось к Неретину. Он выхватил револьвер и, воспользовавшись их замешательством, соскочил с крыльца. Отдельные фигуры трусливо побежали прочь, ломая придорожные засыхающие кусты, втянув головы в плечи и даже не оглядываясь.
Из ближних и дальних изб бежал народ разнимать. Бежал откуда-то и старый Нерета, прихрамывая на тронутую ревматизмом ногу.
Иван охолаживал дерущихся ручкой нагана. Наган был вороненый, Тульского завода, и действовал преотлично. Прибегавший народ помогал.
Труднее всего оказалось с Харитоном. Он освирепел, и к нему нельзя было подступиться. Шапка упала с его головы, и голова качалась черной копной с прядью серебряных волос на темени. И когда народ отхлынул наконец, расчистив ему место, он бессмысленно остановился у распростертой фигуры Баркова. Кровь сочилась у учителя горлом, и он плакал тонко и жалобно, как ребенок, вздрагивая на песке.
- Стой, Харитон!.. - крикнул Неретин, вцепившись изо всей силы в занесенную руку.
Кислый обмяк, ослабляя мышцы.
- Пусти... не ударю... - сказал мрачно.
И пока Неретин и другие возились с Барковым, он уже шагал по дороге своей обычной развалистой походкой, высоко держа голову на кряжистой шее.
На другой день привезли с верховьев убитого упавшей лесиной дровосека, и Харитон, записавшись на его место, ушел на рубку к таксатору.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
1
Дед Нерета строгал на верстаке у амбара доски на ульи. Было дымно и душно. Вспотевшие костлявые лопатки нудно терлись о холщовую рубаху. Ноги тонули в море медово-серебряных стружек.
Иван вернулся из поездки по волости.
- Как хлеба? - спросил Нерета.
- Плохо...
- Да уж хорошими быть не с чего... - дипломатично промычал дед.
Иван распряг лошадь и увел в сарай.
- Иди-ка сюда, - позвал его дед.
Он был недоволен сыном. Конечно, приятно иметь роднёю председателя волостного земства, но ведь хозяйство тоже - не кедровая шишка. Вылузгал орехи и бросил.
- Все ездишь? - спросил он Ивана не без ехидства.
- Езжу... - угрюмо ответил тот.
- Служба твоя, что лануш, - сказал Нерета наставительно, - отцвел и нету. А земля дело прочное. Проездишь, детка, землю-то, а?
- Вот уж отцвету - тогда за землю...
- А не поздно ли будет?
Они долго молчали. Нерета бросил строгать и подошел к сыну.
- Ванюха! - сказал он, неожиданно меняя тон. В седых глазах забегала всегдашняя усмешка, и веселые искры побежали в строгие сыновние глаза. Брось, а? Оженим по первой статье - найдем бабу, косить будем, а?..
- То есть как же "брось"? - удивился сын.
- А так... К хренам, скажи, мне ваше удовольствие! Я, мол, и сам человек - надоело мне с вами маяться.
- Бросить нельзя, - возразил Иван Кириллыч, улыбаясь. - Хитер ты больно... Раз начато - надо кончать. Скажем, посеял ты гречку, а убирать не станешь...
- Гречку я для себя сею, - перебил дед.
- Это я так, к примеру, - продолжал Неретин, - а только предо мной задача...
Он хотел объяснить, какая перед ним задача, но не стал, решив, что не пришло еще этому время.
- Зада-ча! - передразнил старик. - Вон люди говорят, поделить все хочешь, правда? Нет?
- Врут. Не в дележе дело. Скажем, у тебя хлеба много, но ты своими руками его нажил - никто и не возьмет. А раз Копай нетрудовым потом нажился - отдай!.. Поработай сам, а тогда свой хлеб и кушай!..
- Не шибко и ты в политике силен, - съязвил дед. - Баловство все это! Как был шалай-балай, так и остался. Какой ты мне сын?.. Бузуй ты, детка, а не мужик! Вот уж свернут тебе шею...
Неретину стало жаль отца, но он боялся "распускать слюни" и ничего не ответил. Дед обиделся и взялся за рубанок. Это была первая размолвка в это лето. Потом они спорили часто и даже ругались.
2
В этот вечер Иван Кириллыч пошел к фельдшерице Минаевой. Она болела воспалением почек. В больницу ехать было далеко - пятьдесят верст по таежному тракту. Приходилось ждать, пока пройдут первые приступы болезни.
Поправившийся учитель Барков со всей семьей пил чай на школьном крыльце.
- К шлюхе своей пошел, - сказала жена учителя, повышая голос, чтобы Неретин мог ее слышать. - Нашел приятельницу, большевичку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22